ечка будет дитя, а кто оно, время покажет. И снова, и снова, и вновь он крутит свою рукоятку, и людям внушает любовь, а люди на ненависть падки. Мелодии чистых сердец забил оглушительный скрежет, а смерть – неподкупный истец, без выбора ровницу режет. Кто прав, кто неправ, – всё равно, – оборваны хлипкие нити, всё новое было давно, кружится шарманка событий. Но грешен и слаб человек, всего ему, смертному, мало… Отмерен шарманщиком век, и жизнь не начнётся с начала.
Я пила эту жизнь горстями, из сусальных причастных чаш, я питалась её вестями, я менялась c ней баш – на баш. Но пришла я однажды в полночь за советом к одной звезде, чья известна заблудшим помощь, и ответила – «быть беде» – мне звезда на мои терзанья, на вопросы мои и плач. «Ты всегда всюду будешь крайней, не спеши, давай, не чудачь. Посмотри, как осталось мало, – три пригоршни, да часть пути…» Так звезда мне в ночи шептала, чтобы душу мою спасти.
«Склоняюсь пред роскошеством твоим…»
Склоняюсь пред роскошеством твоим,
Великое, незыблемое Слово!
Изрёк тебя Господь, непогрешим,
И было в мире к счастью всё готово,
Да только набежали «мудрецы»
С безумным неумелым толкованьем,
Их поддержали жалкие льстецы,
А тех – лжецы с восторженным камланьем,
И понеслась нелёгкая… Как знать,
Кем были бы поэты в наше время,
Когда б могли со Словом совладать,
Господнее неся святое бремя,
Непогрешимо совестью своей
Соразмерять и литеры, и звуки?
Увы, с крикливой наглостью гусей
Они трубят, кто сдуру, кто со скуки
О пустоте и пишут в пустоту,
Терзая Слово, посланное Богом,
И ловит бред их кто-то на лету
В своём мировоззрении убогом.
И недосуг им думать, что за всё
Ответим пред Создателем однажды,
И Слово изречённое спасёт
Лишь тех, кто наш язык убить не жаждал
Ни вывертами речи, ни строкой,
Сбивающей кого-то с панталыку,
Ни выдуманным слогом и рукой
В свою дурную грудь потом не тыкал,
Мол, вот он я, отличник и писец,
Почти что классик, обитатель Леты,
Так натрудил в писаниях крестец,
Что даже вышел прямиком в поэты!
*
Увы, язык, страдалец дерзновенный
В стране, где ложь заполнила сердца,
Не быть тебе реликвией нетленной,
Претерпевая с теми до конца,
Кто, умирая за живое Слово,
За веру, что растоптана ворьём,
Узнал, что жизнь лишь потому сурова,
Что мы во лжи, как в патоке, живём!
И больно мне смотреть на поколенье,
Чьи мысли куцы, как невнятный бред,
Кто принимает блеянье за пенье,
И для кого авторитетов нет.
«Лавандово-полынный ветер пряно…»
Лавандово-полынный ветер пряно
Объял селенье жаркою волной,
Он замахал ветвей крылами рьяно
И закружился в вихре, как шальной.
Он задышал взволнованно и часто,
На гулких трубах тонко заиграл,
Он в двери беспардонно застучался,
Взметая придорожной пыли вал.
Литавры грома охнули со стоном,
И затянула солнце тучи темь.
И дождик грянул по камням со звоном,
Смочив живой водою душный день.
А после глянец розовый заката
Горел над перевалом вдалеке,
И облака, гонимые пассатом,
Купали отражения в реке…
«Месть тиранов – сырое блюдо…»
Месть тиранов – сырое блюдо,
Но его подают горячим.
«Пусть отведают гнев, паскуды,
Мы державных обид не прячем.
Убивая вас, врём красиво,
Чтобы знали, как вякать праздно.
Пусть немного выходит криво,
Но, как видите, не напрасно.
Трепещите, тогда не тронем,
Может быть, и объедков бросим.
Скоро всех на тот свет погоним,
Как в тридцатых, – как траву скосим.
Над богатством не стыдно чахнуть,
Нынче нищим быть недостойно.
Деньги нефтью и кровью пахнут
Этой массы народа дойной,
Но без