Диалоги. Платон

это так, – подтвердил Симмий.

      44

      – Хорошо, – продолжал Сократ. – «Фиванскую Гармонию» мы, по-видимому, умилостивили должным образом. Но как, каким рассуждением умилостивить нам, Кебет, Кадма?

      – Мне кажется, – сказал Кебет, – ты сумеешь это сделать. Вопреки моему ожиданию, ты изумительно хорошо ответил на возражение, касающееся гармонии. Ибо, когда Симмий указывал на обуревающие его затруднения, я был в большом смущении, сумеет ли кто-нибудь ему ответить, и мне показалось очень странным, что он не выдержал и первого натиска твоего рассуждения. Я не удивлюсь, если то же самое случится и с рассуждением Кадма.

      – Мой дорогой, – сказал Сократ, – не говори так высокопарно; не то какая-нибудь завистливая сила ниспровергнет то наше рассуждение, которое должно следовать. Но предадим это на волю божью, я же по-гомеровски «близко к врагу подойду» и попытаюсь рассмотреть, заключается ли что-либо существенное в том, что ты говоришь. Главное, к чему ты стремишься, состоит в требовании доказательства, что наша душа нетленна и бессмертна; иначе, по твоему мнению, философ, который был бы смел пред лицом смерти и думал бы, что после смерти ему там, [в загробной жизни], будет хорошо, – гораздо лучше, чем если бы он умирал, прожив другую жизнь, – храбрился бы безрассудно и глупо. То соображение, что душа есть нечто могучее и богоподобное; что она существовала раньше, чем мы стали людьми, – все это нисколько, по твоему мнению, не доказывает ее бессмертия. Оно доказывает скорее, что душа наша долговечна; что она существовала где-то уже раньше, в течение неимоверно продолжительного времени, знала и совершала многое. Но отсюда еще нисколько не следует, чтобы она была бессмертна: уже самое вхождение ее в человеческое тело служило для нее началом гибели, своего рода болезнью; проведя эту жизнь в бедствиях, она окончательно гибнет в том, что зовется смертью. При этом, говоришь ты, в отношении нашего страха совершенно безразлично, сколько раз душа входила в тело, один ли раз или несколько; всякому, кто не безрассуден, следует бояться этого до тех пор, пока он не знает и не может дать ответа, что его душа бессмертна. Вот, Кебет, я думаю, почти все то, что ты сказал. Я нарочно сопоставил все это еще раз, чтобы от нас ничто не укрылось и чтобы ты мог что-либо прибавить или убавить, если бы пожелал сделать это.