это за мной? – Мирон даже чуть заикнулся.
– На работу хочу нанять.
– Куда это на работу?
– Туда, – Кондратий показал себе под ноги.
Мирон хоть и подозревал что-то неладное, но не до такой же степени. По большому счету, ни в Бога ни в черта он не верил.
– Дурит Кондратий! – мелькнуло в голове. – А если нет?
Мирон был в растерянности.
Лучшая оборона – нападение, это он знал с детства. И тут ему припомнился гоголевский «Вий»:
– А как я тебя сейчас перекрещу?
– А ты попробуй, – засмеялся Кондратий.
Мирон вновь попытался приподняться из-за стола. Ноги совершенно не слушались, однако голова была достаточно ясной. С большим трудом он все же привстал и изобразил некое подобие креста:
– Сгинь, нечистая сила!
Термометр взъерошился, выгнул спину и зашипел на Мирона. Кондратий вновь засмеялся:
– Ну вот, смотри, как кота напугал. Ты что же, думаешь, что я от твоих пассажей хвост подожму и убегу? Сейчас!
Во-первых, ты, Мирон, некрещеный. Батя-то у тебя, почитай, двадцать лет профсоюзом на стекольном заводе заведовал, активистом, коммунистом был. И ведь как мать с бабкой его ни уговаривали тебя окрестить, он ни в какую – запретил под страхом развода. А священнику двустволкой грозил, если он тайком тебя окрестит.
И имя-то тебе батя сам выбирал. Тебя ведь бабка хотела Михаилом назвать в честь архангела, а он все одно: Мироном будет, мол, сокращенно – Мировое Освобождение Народов.
А во-вторых, крест силу имеет только от истинно верующих, а в тебе, Мирон, истинной веры нет. Впрочем, это хорошо и для меня и для тебя.
У Мирона голова пошла кругом.
Откуда Кондратий мог знать про него такие подробности? Мать об этом всю жизнь молчала, только перед смертью ему эту историю поведала. Пятнадцать лет с того момента прошло, он уже и сам вспоминать перестал.
Кондратий снова плеснул в стаканы:
– Ну вот, ты и матушку вспомнил, давай заодно и ее помянем. Кстати, у нас там свидания с родными нормальное явление, как поощрение за хорошую работу.
Мирон уже плохо соображал.
– Нет, что несет пустобрех? Еще и лыбится ехидненько! Так бы и затряхнул эту снечисть да вышвырнул из котельной!
Он досадовал и на себя, на свою временную слабость, но ничего не мог сделать – руки и ноги были будто свинцом налиты.
Он снова взглянул на Кондратия, и на мгновение их взгляды встретились…
Холодок пробежал по спине у Мирона.
И тут у него вдруг наступило какое-то безразличие к происходящему:
– Да пусть себе брешет, видно, тоже повело родимого. А я, как пацан, всю эту брехню всерьез принимаю.
Мирон опорожнил стакан и произнес благодушным тоном:
– Валяй, рассказывай, какие у вас там условия и прочее, а потом я подумаю.
Кондратий похорошел даже:
– Хорошо, я вкратце.
Понимаешь, когда Землю сотворили,