Этот сопляк вёл себя со мной так, как я никому не позволял уже лет тридцать.
Я вскочил и зашагал за ним:
– Эй! Ковбой! Куда же ты? Надо бы уточнить кое-что!
Он, не оборачиваясь, отмахнулся рукой, как от мухи, и стремительно направился к воротам.
Там уже стоял миниатюрный белый внедорожник с открытым верхом и яркими сине-зелёными рисунками на бортах. На месте водителя сидела Рита. Увидев спешащего к ней парня, она нетерпеливо просигналила. Артём прыгнул в машину, не открывая дверцы, и внедорожник рванул с места в уже открытые ворота.
Через мгновение во дворе установилась тишина. Я обернулся в сторону дома. В пяти шагах от меня на цветной мозаике тротуара изящной статуэткой стояла Лидия Васильевна. Она не плакала. Но мне отчётливо была видна мраморная бледность её лица.
Я колебался. Мне было жаль эту женщину. Что-то не позволяло мне сразу откланяться. Может, смешная угроза этого паршивца? Или его несправедливый и даже оскорбительный намёк на курортно-романный характер моего интереса к хозяйке дома?
Статуя хозяйки шевельнулась:
– Олег Ильич! Простите меня. Я поставила Вас в нелепое положение.
Она стояла на том же месте. Я шагнул к ней. Её глаза смотрели сквозь меня: так пуля проходит на вылет.
– Только, ради Бога, не бросайте меня. Хотя бы ещё недолго. Есть в Вас что-то надёжное. Побудьте здесь, пожалуйста. Я, ведь, не нарушаю Ваших планов?
– Моих планов?!
Я вдруг осознал, что мучавшая меня последнее время хандра куда-то делась.
– У меня не было никаких планов. Я в Вашем санатории живу как овощ. А планы уже все выполнены. Ещё неделю назад. Так что, располагайте мной столько, сколько Вам надо. Я буду рад принести Вам хоть какую-то пользу.
Она пригласила меня в ту самую кремовую гостиную. Мы снова прошли через итальянское окно, и сели: я – в кресло, она – напротив меня на диван. Здесь совершенно не чувствовалась жара. Между нами на толстом коричневатом стекле низкого столика стояла начатая бутылка дорогого французского коньяка «Hennessy V.S.» и три вызывающе пузатых тонкостенных бокала на низких ножках. Из невидимых колонок дорогой акустической системы звучала еле слышная грустная музыка.
Она поджала под себя ноги и сцепила руки на уровне груди, нервно щёлкнув длинными пальцами. Лидия походила сейчас на испуганную девочку из какого-то моего далёкого юношеского мечтания. И только лицо, едва заметно, выдавало её возраст. Приглядевшись, я обнаружил в уголках её глаз и на высоком лбу не слишком приметные морщинки. Они её нисколько не портили.
Но после ухода дочери что-то в ней изменилось, словно надломилось. Передо мной сидела другая женщина: подавленная и растерявшаяся.
Поразмыслив немного, я плеснул в бокал коньяку и сказал:
– Выпейте. Это поможет успокоиться.
– Я никогда не пью коньяк. Он слишком крепкий.
– Откуда же Вы это знаете, если не пьёте. Выпейте. Уверяю, он обязательно поможет.
Она, помедлив, осторожно