они, перейдя на службу к кому-то другому, не могли растрепать языками дворцовые тайны. Старый учитель в наказание был бит палками и отослан на родину, в далёкий городок.
– Что касается тебя, Артемия, ты уже и без того наказана. Плетью. Впредь тебе в голову не придёт ослушаться учителя. Место Диокле́са займёт другой. Он будет продолжать твоё обучение. И только. Так называемые уроки примеров из жизни я беру на себя. Тебе всё ясно?
– Это несправедливое решение! Диоклес…
– Прежде чем пытаться оспорить моё решение, взвесь всё как следует. И ещё… Раб, выйди вперёд.
Я и не заметила, что тот раб с невольничего рынка тоже находится здесь.
– «Бессмертные» высоко ценятся. Я надеюсь, что и в тебе найдётся нечто достойное. Твой хозяин подарил тебя в качестве извинения за причинённый вреди моей дочери. Готов ли ты служить, как то обещают ваши клятвы? Или мне стоит вернуть тебя твоему хозяину, как неугодный мне подарок?
Вместо ответа раб прикладывает руку к сердцу.
– Нет, – останавливает его отец, – не мне. Ей.
Отец указывает на меня, замершую без движения.
– За тебя заступилась моя дочь. Так что обязан ты ей, а не мне. Потому клятву верности произноси перед ней.
Раб разворачивается и делает пару шагов по направлению ко мне. Склоняет голову и, приложив руку к груди, произносит пару всего пару слов низким голосом:
– Оммир бахкас.
– И что это обозначает? – я обхожу стороной раба.
– Ценою жизни. Он будет верен тебе во что бы то ни стало. Они клянутся так, когда берут на себя какие-то обязательства. Теперь он – твой до конца дней.
– Мой собственный раб? – недоверчиво спрашиваю я, оглядываясь на высокого мужчину, кажущегося огромной горой по сравнению со мной.
– Да, Артемия. Он будет тенью, следующей за тобой по пятам, охраняющей тебя.
– И я могу распоряжаться им как пожелаю?
– В пределах разумного.
– Тогда я хочу выменять его на старого учителя.
Несмотря на то что Диокле́с был требователен и иногда бил меня по пальцам указкой, я от всей души любила старого учителя, с которым редко бывало скучно. А истории, рассказываемые им, и вовсе заставляли замирать на месте без малейшего движения от изумления.
– Исключено, – отрезает отец, – Диокле́с уже показал себя ненадёжным. Это моё последнее слово.
– Мне не нужен этот… этот истукан! – из глаз брызгают слёзы, и я выбегаю прочь из Малого зала мимо раба, стоящего неподвижно. Без разрешения отца.
Наказание не заставило себя долго ждать. Мне запретили покидать внутренние покои на протяжении трёх дней. Все мои передвижения были ограничены спальней, уборной, небольшим балконом и примыкающей к нему террасой.
Моему недовольству решением отца и слезам не было конца. Я лежала на кровати и растирала слёзы по щекам, негодуя, но не видя выхода. Еду оставляли возле дверей комнаты. Но несмотря на чувство голода, я отказывалась есть уже второй день в знак протеста. Тогда кухарка