его уже внутри, в коридоре возле кабинета.
– Ваня, спасибо большое, что пришел! Надо подождать. У Евгения Алексеевича важный допрос.
И юркнула обратно.
Иван усадил себя на один из коридорных стульев. Из-за дверей, где скрылась Гуляра, доносились неразборчивые голоса. В одном из которых Иван, тем не менее, сразу распознал следователя Шестакова. Судя по интенсивности рычания, Евгений Алексеевич был на взводе. «Гнида», «тварь», «падла» и другие юридические термины то и дело пробивались через ненадежную дерматиновую звукоизоляцию.
От того, как допрашивает Шестаков, Ивану стало жутко даже тут, в коридоре. Что уж говорить о том, на кого следователь орал непосредственно. Подписанное по всем пунктам признание было явно делом скорого времени. Впрочем, допрашиваемый все же пробовал сопротивляться: сквозь мощно ревущий водопад шестаковских угроз едва заметно пробивалась тоненькая струйка чьих-то оправданий. С монотонными плакучими интонациями, какие бывают у пристающих возле метро побирушек. В голосе был еще что-то странное, но, что именно, сходу Ивану понять не удалось.
Наконец, после особенно гневного следовательского пассажа, своим напором закупорившего струйку «побирушки» наглухо, дверь распахнулась. Из кабинета выскочил пылающий, в рубашке с расстегнутым воротом и закатанными до локтей рукавами, Шестаков. Пустая перевязь для раненой руки болталась на шее. Лицо его щерилось в звериной полуулыбке, надкрылья носа хищно раздувались, а зрачки вновь метали невидимые молнии. Из темных глазных впадин прямо в Ивана. Которому померещился даже огненный пар, бьющий из ноздрей следователя.
Не снижая набранных в кабинете децибел, и продолжая глядеть Ивану прямо в глаза, Евгений Алексеевич оглушительно проорал:
– Самый умный, урод?! Самый хитрый?! Думал, мразь, всех обведешь вокруг пальца и спокойненько смоешься?!
Иван похолодел быстрее, чем, если бы на него вылили бочку жидкого азота. Скованный от ужаса, он не мог выдавить из себя ни звука.
– Я тебе, сука, устрою! Будешь у меня кишками сморкаться и кровью рыдать! – продолжал Шестаков, ввинчиваясь глазами в Ивана.
– Гражданин начальник, да не я это, клянусь! Я еще раз вам говорю, я не делал ничего… – зазвучал снова странный плаксивый голос. Поскольку дверь теперь была открыта, вполне членораздельный. – У меня семья, у меня дети… У меня родственники, у меня работа… Гражданин начальник…
– Закрой пасть, тварь! Ты, падла, все равно у меня во всем сознаешься! – Шестаков переместил взгляд с Ивана вглубь кабинета, откуда вышел. Стало понятно, что Ивана он просто рассматривал, а говорил не с ним, а с «побирушкой». – Мразота! Гниль!…
Шестаков вернулся глазами к покрытому инеем Черешнину.
– Понятой? Сейчас Гуляра протокол вынесет.
– Гражданин начальник, не делал я ничего! Отпустите, пожалуйста… – снова занудил голос. И совсем уже смело заявил: – Я жаловаться буду!
– Чтооо?! – Шестаков округлил глаза до размера шаров в русском бильярде и кинулся обратно в кабинет со сжатыми в ярости