ращенные из стволовых клеток. Мне подарили еще одну жизнь. Я из первого поколения проживших «две жизни». Тогда это действительно понималось как дар. А сейчас как данность, само собой разумеющееся, какие еще здесь сгодятся слова?
И почему все должно кончиться именно сейчас?! Почему я должен перестать быть?! Я всегда знал почему… Но цена этому знанию сейчас!.. И знал, что нет у меня того, за ради чего стоило продолжать, длить себя. То есть, может, и есть, но… Пережить цвет, сок, суть своей жизни. Пережить ту свою тоску (по сути, цвету и соку?), пережить осмысление жизни, довести их до самоповторов, до эпигонства. Я эпигон самого себя – вот чем обернулась вторая жизнь. Да и первая тоже. Да! Я достиг чистоты старости, стало быть, умру не от старческих болезней даже, а от самой старости. Спасибо, конечно, нашему гуманному, сверхгуманному, генномодифицирующему веку. Всё так, всё так, но! Я хочу… жить?! Не жить даже, быть. Лишь бы быть, и только… То есть, это я во имя сознания, самосознания, души и других столь же духоподъемных вещей?! Да какой там дух! Я пережил, перерос его. Только чем? Ограниченностью самого духа? Своего, своего духа! Что если мне попросить, выклянчить еще одну жизнь, дабы поднатужиться и принять всё это своё за «последнюю мудрость»? Страшно как прекратиться? исчезнуть? выпустить самого себя из собственных рук?..
– Что ж, мистер Лауде, я вынужден попрощаться с вами, – доктор Петерсон перестал претендовать на нечто большее, нежели сдержанное профессиональное сочувствие, правда, тут до него доходит, что слово «попрощаться» в данном контексте звучит двусмысленно – всё дальнейшее у нас с вами пойдет по тому алгоритму, который я только что… Сбои и внеплановые ситуации, разумеется, исключены.
Он не сказал: «и без боли». Я из того поколения, которому не надо объяснять, что «дальнейшее» обойдется без боли.
– Передаю вас своему, – он хотел было сказать коллеге, но почему-то осекся, пожал мне руку (оптимистично, профессионально) и вышел.
Тут же возникший в кабинете высокорослый толстяк средних лет завладел моим рукопожатием:
– Дорогой мистер Лауде, чрезвычайно рад возможности познакомиться с вами, при всей полноте понимания прискорбности тех обстоятельств, при которых…
Он говорит, склонившись над моим креслом и не отпуская моей руки. В нем было что-то и от страхового агента и от сотрудника ритуальной службы. Неужели он сейчас предложит мне какой-то чрезвычайно выгодный для моих наследников полис или примется снимать с меня мерку? Или это он так кривляется? Но зачем?
– Профессор Робинс. – Он вручил мне свою визитку. – Дэвид Робинс. С надеждой на плодотворное и долгосрочное сотрудничество.
Отдав, наконец, мне мою руку, он уселся, втиснулся в кресло доктора Петерсона.
Может, это у них теперь такая терапия, психологическая поддержка и прочее, мелькнуло у меня, пока Робинс открывал свой портфельчик. Он что, достанет сейчас водяной пистолет и выстрелит в меня? Или с криком «сюрприз» нацепит себе клоунский нос? Они так уверены, что старцам навроде меня никак не укрепить дух без толики жизнеутверждающей пошлости? На его визитке действительно значилось профессор Д. Робинс и аббревиатура КПБ, Визитка была, как мне показалось, нарочито, демонстративно безликой.
Робинс извлек из портфеля папку с какими-то документами, сказал совсем другим, деловым тоном, утрированно деловым даже (значит, снова кривляется?):
– Читайте, мистер Лауде.
– А я должен?
– Нет, конечно же, – он вдруг заговорил спокойно и просто, – но вряд ли вы сумеете оторваться.
Мне вообще-то надо было встать и уйти.
Глава 2
Я перечитываю его бумаги уже часа три, наверное. Наконец:
– Неужели?
– Именно, – кивнул Робинс.
Я попытался вновь углубиться в документы, но не смог.
– Клиника прикладного бессмертия предлагает вам именно это. В оставшееся время мы подвергаем вас глубинному сканированию. Сознание, подсознание, мысли, чувства, совесть – всё записывается на файлы, извините, что приходится говорить языком компьютерных аналогий. Мы соберем всё. Всё ваше непередаваемое, неуловимо личностное не только сохранится, но и перестанет зависеть от материи, следовательно, в конечном счете, от времени.
Страховой и ритуальный агенты, а также, деловой, прагматичный руководитель клиники исчезли – в Робинсе была искренность и страсть.
– Разве никогда, мистер Лауде, не возникало у вас: «если бы можно было уйти в чистый дух?» Разве не этого вы хотели, сталкиваясь со страданием? В те стародавние времена, когда медицина еще не избавила нас от страдания.
– Мои страдания были по большей части мелкими.
– Это новый уровень свободы. Понимаете, Лауде?
– Но, насколько я понял из ваших бумаг, тело все-таки будет.
– Конечно. Мы же реалисты и не громоздим утопий.
– Но это же кибер-тело!
– Скорее, муляж. Органический