что же так напугало часового. Ведь этот здоровенный детина никогда не выделялся особой чувствительностью, а скорее даже наоборот. У него и прозвище-то было – Бык, не столько за габариты, сколько за феноменальную твердолобость. И вот теперь этот самый Бык оказался напуган похлеще ягненка!
«Я внимательно оглядел площадку, – рассказывал Саморов. – Ничего подозрительного не заметил. В какой-то момент мне показалось, что неподалеку раздался человеческий стон, но я сообразил, что это всего лишь ветер завывает в пулеулавливателе. А ветер поднялся такой, что фонарь забился на столбе. Да с такой силой, что я подумал: «Вот-вот сорвет!» И, что меня поразило, несмотря на ветер, по площадке перед караулкой над лужами стелился странный белый туман.
Вдруг что-то капнуло сверху. Я взглянул на рукав – по форме расползлось серое пятно. Какая-то странная склизкая жидкость. Я стер ее платком, нащупал в кармане фонарик и осветил козырек крыльца над головой. Тот оказался облепленным какой-то серо-зеленой слизью. Я не силен в биологии, решил, мало ли какая плесень бывает… В общем, выключил фонарик и хотел уже войти в караулку, как вдруг услышал:
– Товарищ капитан!
Оглянулся.
– Товарищ капитан!
Присмотревшись, я увидел, что у калитки кто-то стоит.
– Скорее. Я не могу…
Голос был хриплый, чей – непонятно. Фонарь над площадкой трепыхался так, что я в этих вспышках не мог рассмотреть, кто это. Я вспомнил, что смена ушла на посты. Может, кто-то из них? Тогда почему вернулся один? Я осторожно двинулся к калитке, а сам на всякий случай нащупал в кобуре пистолет – мало ли что…
Позади раздался треск, звон стекла, и тут же обрушилась тьма. Фонарь все-таки сорвало!
– Скорее, – снова раздался голос. – Пожалуйста!
Я подбежал к калитке. Правой рукой отодвинул щеколду, а левой вынул из кармана фонарик. Когда я осветил стоявшего за калиткой, едва не выронил фонарь. Это был явно наш боец, в военной форме. Да только посреди кителя у него зияла рваная рана, будто кто-то вспорол ему брюхо от паха до солнечного сплетения. Мне показалось даже, что внутренности вывалились наружу. Я осветил его лицо и отпрянул: кровавый сгусток вместо глаза, и рот разорван так, что торчат зубы. И тут я узнал его!
– Рыбалкин?
Тот молча пошел прямо на меня. Его порванный рот с торчащими розовыми окровавленными зубами походил на кошмарную ухмылку.
– Рыбалкин, это ты? – снова спросил я.
– Фо близко! – прохрипел он в ответ.
«Его же срочно в санчасть надо», – думаю. Да только вид у этого окровавленного парня был такой, словно ему совсем не больно. Может, болевой шок?
Тот все так же медленно наступал, продолжая скалиться своим кровавым оскалом, и в свете фонарика мне вдруг показалось, что вместо зубов у него – клыки. Я не из пугливых, в горячих точках служил, да только такой жути, как тогда, в жизни не испытывал. В этот момент у меня вдруг возникла четкая уверенность: передо мной – не человек! Я