и автономного взрослого. Мы начинаем с того, что кормим младенца, меняем ему подгузники и держим его на руках большую часть дня, и эти занятия, как ни удивительно, доставляют нам радость и даже счастье. А кончается тем, что мы – да и то если повезет – изредка получаем ласковое текстовое сообщение из какого-нибудь далекого города. Только представьте себе дружбу или брак, в которых имели бы место подобные крайности, – это выглядело бы крайне странно, а то и откровенно патологично. Между тем эти крайности неизбежно присутствуют в самом начале и самом конце родительства. Дети в младенчестве начинают с такой мощной зависимости, которая не снилась даже самому привязчивому любовнику, а повзрослев, достигают независимости, на которую неспособен даже самый отстраненный и охладевший возлюбленный.
В период младенчества мы контролируем жизнь ребенка во всех ее деталях куда сильнее, чем он сам. Большая часть того, что происходит с ребенком, происходит через посредство родителя или другого взрослого, который заботится о ребенке. Но, будь я хорошей матерью, я бы старалась вообще никак не контролировать взрослую жизнь своего ребенка.
Эта напряженность становится особенно мучительной, когда ребенок превращается в подростка. Наши дети не только автономны и независимы от нас, они, кроме того, принадлежат к новому поколению, которое автономно и независимо от предыдущего. Младенчество неразрывно связано с интимностью: мы в буквальном и переносном смысле не выпускаем младенца из объятий. Но повзрослевшие дети – все равно что обитатели другого мира, гости из будущего, и так оно и должно быть.
Вторая острая дилемма возникает в результате того, что родители любят исключительно своих собственных детей. Я переживаю именно за своих детей. Мы, родители, чувствуем, что благополучие собственных детей для нас превыше всего – важнее благополучия других детей или нашего собственного счастья. В стремлении к этой цели мы бываем, да и должны быть, беспощадны. Представьте себе малоимущую маму, которая живет в очень плохом районе и экономит каждый грош, чтобы отправить ребенка в хорошую частную школу, которая для большинства соседских детей недоступна. И это не эгоизм, не глупость – это героизм.
Однако это совершенно особый вид героизма. Классический способ думать о политике и морали исходит из того, что моральные и политические принципы должны быть универсальными. Справедливость, равенство, честность – предполагается, что эти концепции следует в равной мере распространить на каждого. Но я отвечаю только за определенных, своих детей и забочусь только о них – в гораздо большей степени, чем вообще о детях как таковых. Так и должно быть.
Откуда берется эта специфическая привязанность? Она вызвана не только генетическим родством. Практически каждый, кто заботится о ребенке, со временем полюбит именно это конкретное, особенное чудо. Как нам примирить разительную исключительность любви к собственным