озвучила сумму гонорара, которую платили особо важным свидетелям на канале ТриллерСон – язык вполне себе бойко повернулся. Соседка выдвинула версию: живущее в чулане чудовище, мутант, монстр с девочкиным лицом – назовите, как хотите – сожрал (сожрало, сожрала) единоутробную сестрицу!
Как это, по её догадкам, случилось, спрашивают её? Та пожимает плечами. Возможно, родители уехали на фермерскую ярмарку и забыли покормить обжору. Возможно, она сломала замки в комнате, в которой её держали. Ну, и подкараулила, сграбастала и слопала хорошенькую сестричку. Даже косточек не осталось, сгрызла и крошки слизала. А может, зарыла на заднем дворе. Так пожирают в природе птенцы и зверята маленького, слабого, беспомощного сородича.
Родители приехали, узрели страшилу с перемазанным кровью ртом. Но – родная ж доча, других не осталось. Решили инсценировать исчезновение сестрёнки! Вот это поведала соседка, дрожа от возбуждения и шкодливо оглядываясь – как всякий человек, делающий пакость ближнему своему…».
***
Как вам такой поворот событий? Дима поскрёб пальцем в подбородке. Подбородочек у него намечался второй, аппетитнее и пухлее первого.
Щёки и виски, по моде, были подёрнуты чуть курчавой, рыжеватой плюшевой шёрсткой. Очень и очень стильно: то, что модные журналы называют двухдневной щетиной.
Хотя щетина подразумевает нечто жёсткое, колючее, проволочное. А у Димы был, скорее, молоденький мох. Такую поросль хотелось гладить, щупать, мять. Тереться об неё: не обманывает ли видимость, точно ли пушиста и мягка?
Старая редакторша была горазда на утехи. В ванне, где они с трудом помещались вдвоём, намыливала свои подсохшие лепестки грудей. Брала за уши Димину голову и прижимала к скользким выпирающим, хрупким ключицам и рёбрышкам. Приговаривала:
– Моя ты мочалочка! Моя вехоточка!
– Что такое вехоточка? – отплёвываясь, булькал в пене Дима.
– Мальчик мой, – умилялась редакторша, – всё время забываю, какой ты ещё маленький! – И объясняла: – В наши годы всё было дефицитом. Вместо мочалок пользовались ветошками. Ветхими, истлевшими, ни на что не годными тряпками. Вехотью.
Прихлёбывая вино, она устраивалась удобнее. Всё тесное помещение ванной было уставлено ароматическими свечами. На краю ванны – бутылка «Амароне», два пузатых бокала.
Вздыхала:
– У меня никогда не было детей. А так хочется узнать, что чувствует мать, кормящая своё дитя…
Дима понимал её с полуслова. Пристраивался, ловил губами сморщенные, вялые, будто вываренные горошины сосков. Мял, обкатывал языком, покусывал, посасывал.
«Откушу, – думал он. – Интересно, кровь потечёт? Вряд ли».
Но мало кто мог знать и ценить, насколько тонка и мягка кисельно-жидкая старушечья кожа – нежнее, чем у ребёнка, и имеет необъяснимую прелесть…
Дима давно обкатывал в уме идею фильма ужасов о фашистском концентрационном лагере.
«В лагерном хозяйственном