каких-то десять минут. Он натянул пиджак и бросил испачканное полотенце в раковину.
Выйдя на улицу, Люсьен не удержался и украдкой взглянул в дальний конец улицы – туда, где произошло убийство. Немцев, как, впрочем, и мертвого тела, уже не было, и только по луже крови на асфальте можно было догадаться о случившемся. Немцы, как всегда, действовали невероятно оперативно. Если б это были французы, то они толпились бы вокруг убитого, курили и рассуждали об убийстве, а к тому времени, когда подоспела бы машина из морга, труп уже полностью окоченел бы. Люсьену хотелось оказаться как можно дальше от этого жуткого места, и он не без труда заставил себя замедлить темп и двинуться по тротуару обычным энергичным шагом. Он не любил опаздывать, но не хотел получить пулю в затылок только из стремления быть пунктуальным. Месье Мане его поймет. За этой встречей стояла возможность получить работу, и Люсьену не хотелось, чтобы у заказчика сложилось о нем плохое впечатление.
Еще в самом начале своей карьеры он понял, что архитектура – это и бизнес, и искусство, и к появлению нового клиента нужно относиться не так, словно он первый и единственный, а считать этот факт началом постоянного сотрудничества. Человек, с которым он собирался встретиться – его звали Огюст Мане, владел заводом, до войны выпускавшим двигатели для «Ситроенов» и автомобилей других марок. Перед подобными встречами Люсьен всегда старался собрать о заказчике как можно больше информации, чтобы понять, есть ли у того деньги, а у месье Мане деньги были – старый семейный капитал, умножавшийся с каждым поколением. Огюст Мане вложил всю свою энергию в промышленность, что в кругу, к которому он принадлежал, считалось предосудительным, а деньги, заработанные таким образом, – грязными и недостойными. Но он в сотню раз приумножил семейный капитал, невероятно нажившись на всеобщем увлечении автомобилями, и ныне занимал в обществе такое положение, что мог получить любой контракт от оккупационных властей.
Еще до вторжения немецких войск, в мае 1940 года, началось массовое бегство французов с севера страны на юг, где, как тогда считалось, будет более безопасно. Некоторые промышленники даже пытались переместить туда свои предприятия, иногда даже вместе с персоналом, но безуспешно. Что касается Огюста Мане, то во время всеобщей паники он сохранял полное спокойствие, никуда не спешил, а его предприятия работали, как ни в чем не бывало.
Обычно экономика побежденной страны немедленно приходит в упадок, но для Германии сама война стала бизнесом. Ей было необходимо оружие для борьбы с русскими войсками на Восточном фронте, и французские промышленники с легкостью получали заказы на его производство. Поначалу французы считали сотрудничество с оккупантами изменой, но, встав перед выбором – отдать предприятия немцам или выполнить заказы, прагматичные галлы выбрали второе. Люсьен готов был биться об заклад, что Мане такой же прагматик и поставляет вооружение Люфтваффе или вермахту, а та фабрика, здание которой Люсьену, вероятно, предстояло