скакуны застыли на месте, как заколдованные, будто высеченные из яшмы. Горцев от противника отделяло расстояние не менее полета пули.
Мюриды, не покидая дубраву, стали всматриваться и принюхиваться – точь в точь волчья стая. С их скрытого от солнца склона, были видны раскинутые в ложбине гумбетовские клочки пашен, затянутые зелеными всходами ржи и пшеницы; за скалистой грядой, за редким заваленным на бок пряслом зеленели салатные пастбища. Меловые взгорье горбилось до ближней дубравы, а далее вновь зеленели хлеба, перерезанные грунтовой дорогой, и опять салатно-розовые глянцевитые ломти и краюхи скудных горских пастбищ.
…Ближе к дороге расположились биваком казаки. Тут и там расседланные кони. У родника, прикрытый защитной чинаровой плетенкой, – костерок. На зеленую скатерть земли была брошена скатерть полотняная. Вокруг нее отнятые у гумбетовских чабанов бурки и войлоки. Рядом пыхтел меднобокий походный самовар, возле которого пышно цвели казачьи лампасы и косматые, как у горцев, папахи; тут же двумя пирамидами стоячились пики и ружья. Луг, как пчельник, полнился тихим гудом. Казаки переговаривались между собой, шутили и, судя по лицам, были спокойны, как в колыбели.
* * *
Кто-то не выдержал в общем гаме, крикнул запальчиво, молодо:
– Кадысь зачнем? На кой…ждать? Все почти собрались!
Поляна крякнула от дружного: «Верна-а-а!»
А молодой, зеленоглазый Митька Зубенок, которому принадлежал звонкий голос, весело щелкнул языком на горский манер:
– С трофеем вас, Антип Авдеич! Ишь, ты! – яких волчар отловили! – Он кивнул на трех связанных аварцев и воткнул, будто шилом: – А вы все тучей кружите, Антип Авдеич. Нут, хоть ссудобили нас урядницким «благословением» своим, чо ли? А тоть водка – зараза в горле взады попреть! – гаркнул в спину урядника Митька, выравнивая в улыбке желтоватую блесну зубов. Он что-то шепнул приятелям, подмигнул, казаки грохнули смехом. А неуемный Митяй с мечтательной тоской протянул:
– В точку мой дядька Гурьян бьет: «скобленые рыла», солдаты значить, совсем из другого теста слеплены, чем наш казак.
– Ишь, ты… – присвистнули у костра.
– А то! К нам ближе чай по кровям и духу горец будет. И разуменья поболе, и форсу, и достоинству! А эти – тьфу! Мякина в башке, да дратва в руке. Одно – «сапоги».
– Да иди ты!.. – снова гаркнули у костра. – Пяхота – сила! Штыки-и!.
– Сам «иди»! Вот у нас, в позапрошлом годе столовался один желторотый юнкерь. Так смех один! Все дивовался чудной, пытал, как-таки казаки живуть, чой, да чаво? Какову мы, стал быть, роду-племени. Они разумеют – у казака одна плетка, да шашка! Кха-а! Думают – дикой казак и замест души у него бутылошная склянка, да чесало для коня. И тавось не петрють погонники, чо ить мы таки же люди во Христе: и выпить не дураки, и баб равно любим, и девок милуем, своенному горю плачем, чужой радости не радуемся.
Вот ты, как, Пятро? Кха-а! А я, казак, жадный до жизни стал на энтой войне. Как вспомню, сколько на свете гарных баб, аж сердце жмет! Опомнюсь, чойт мне их всех сроду не придется