Бирюков не знал.
ФЕВРАЛЬ 1935 ГОДА. МОСКВА
Александр Михайлович Соловьёв сидел у себя в квартире за массивным дубовым столом, на котором была разложена изрядно потёртая карта мира, пестрящая воткнутыми в неё флажками. В очередной раз, отхлебнув из небольшой фарфоровой чашки крепчайшего чая, Александр Михайлович упёрся взглядом в Северный Ледовитый Океан. Мысль о существовании древней полярной цивилизации давно уже лишила его покоя. «Как могло получиться – думал Александр Михайлович – что турок Пири Рейс еще в 1512 году составил карту мира и нанёс на неё Америку, Магелланов пролив и Антарктиду?! Ведь Магеллан отправился в первое кругосветное путешествие в 1519 году, а российские мореплаватели открыли Антарктиду спустя триста лет после этого фантастического турка! На карте Пири Рейса Антарктида была щедро испещрена горами и реками и совсем не имела ледового покрова! Тем же и отличался нанесённый им на карту Северный полюс! Турок во время всего своего плавания вёл дневник, в котором записал, что он составил эту карту на основе старинных рукописей из библиотеки Александра Македонского. Откуда появились такие знания в четвёртом веке до нашей эры? Кто эти таинственные картографы? Какие древние цивилизации существовали на противоположных полюсах земли? Как всё это соотнести с результатами моей экспедиции 1927 года?» Вопросов было много, и Александр Михайлович просидел за столом до трёх часов ночи в глубокой задумчивости, водя пальцем по карте и что-то записывая в толстый синий блокнот. В три часа ночи он выключил настольную лампу, разделся, лёг на диван и моментально заснул.
Телефонные трели Александр Михайлович услышал ровно в четыре утра. Ощущение было такое, словно маленькие металлические шарики рассыпаются внутри черепной коробки с оглушительным и отнюдь не мелодичным звоном. Александр Михайлович открыл глаза, вскочил с дивана и, на ходу протирая глаза, босиком прошлепал к столу. Сжав в руке черное обтекаемое тельце телефонной трубки, приложил ее к уху и сонно произнес: «Соловьев у телефона». На что голос на другом конце провода констатировал с едким сарказмом «У телефона? Это очень и очень хорошо, дорогой вы наш Александр Михайлович. Оденьтесь, пожалуйста, и выйдите во двор, Вас там уже ждут. Вы меня поняли?» Соловьев посмотрел в окно, увидел стоящую там «эмку» и ответил: «Да». В трубке глухо засмеялись, и тот же голос мрачно резюмировал: «Вот и отлично. Значит – до скорой встречи». Соловьев положил нагревшуюся в руке трубку на рычаги и, глядя на стоящий во дворе его дома блестящий автомобиль, произнес: «До скорой…»
Александр Михайлович вышел в коридор, надел ботинки на толстой рифлёной подошве, зашнуровал высокие кожаные краги, и неожиданно мягко, по-кошачьи, растянулся в шпагате. Встав на ноги, он взглянул на свое отражение в старинном зеркале с потрескавшейся кое-где амальгамой: из «зазеркалья» на него смотрел крепкий сорокалетний мужчина с обветренным лицом, на котором