жили под гнетом негласных правил, так в их мире сохранялся тот самый мир. Овсянка на воде на завтрак, быстрый секс, если нет тренировки, работа для головы до обеда, на обед много белка, говорить об успехах, смеяться коротко и зло над неудачами, чужими, разумеется. Про свои ни слова. Свои Катя научилась быстро выплакивать под контрастным душем. Еще быстрее, чем доводить Глеба до короткой, но сильной разрядки, как он любит – молча, без одеяла, но закрыв глаза.
Она всему научилась, все смогла. С первого дня, как увидела его на подготовительных и решила, что он, широкий в плечах, узкий в бедрах, с серьезными глазами цвета графита и какой-то абсолютно детской улыбкой, будет ее. Когда эта улыбка исчезла, Катя не заметила. Спохватилось, но было поздно.
Поздно. Слово ее преследовало. Поздно учиться говорить с человеком, который приходит каждый вечер домой, чтобы утром уйти из дома. Поздно быть ему родной. Поздно искать в нем родного. Поздно узнавать, какой он на самом деле. Поздно рассказывать ему, какая на самом деле она. Даже ребенка рожать ему поздновато уже, не обманывай себя, глупая.
Детей Катя не любила. Чужих еще может быть. Племянников всяких, крестников, соседских карапузов. Когда можно умильно сюсюкать полчаса, а потом бежать домой, выдохнуть в лифте, слава Богу, что это не моя проблема. Катя дорожила своим подтянутым телом и свободой, которую даровала ей бездетность.
Осознание, что свобода эта принадлежит не только ей, но и ему, пришло сразу после свадьбы. Они вернулись с берегов теплого океана загоревшие, но чуть уставшие друг от друга. Держать лицо круглые сутки оказалось утомительно, раздражение разлилось между, запачкало все, даже простыни, которые их никогда не подводили. Катя выдохнула, когда Глеб уехал на работу, плюнув на джетлаг, и совсем не расстроилась, когда позвонил, мол, задержится допоздна. Весь день заказывала новые полотенца и коврики, выбирала шторы в спальню, решала, не передвинуть ли кухонный стол к окну. Глеб приехал, когда она уже спала. Завалился в постель. От него пахло уставшим телом и спелым манго, которые они привезли в подарок ребятам.
– Ты долго, – шепнула она, утыкаясь ему в плечо.
– К Янке заехал, – буркнул он и почти сразу добавил. – Фрукты завез. Испортятся же.
В этой поспешности, в тоне, с которым он начал оправдываться, хотя никогда прежде и не думал, уезжая без предупреждения, забывая про свидания и билеты в кино, скрывалось признание. Катя до утра смотрела в потолок, судорожно соображая. Перед глазами стояла Янка – полноватая в бедрах, растрепанная, с вечно просящим взглядом. Не прогоняйте меня, не обижайте, не смейтесь, я просто постою рядом, будто одна из вас. И ведь они позволяли ей! Пять лет учебы и после. Прощали глупости, несуразности, косяк этот подзаборный на выпускном. Неужели она решилась? Столько времени смотрела издалека, не пробовала даже вступить в борьбу, а тут решилась?
Когда утро хлынуло в спальню через щелки жалюзи, Катя приняла два решения. Шторы будут насыщенно бежевые, почти песочные, тут солнечная сторона,