рассмеялся. Лицо его приобрело заинтересованное и благодушное выражение, он выпрямил спину и произнес елейным голосом:
– Чего тебе, хлопец? Горилки хочешь?
Хома из вежливости снял шапку и, продолжая мяться на пороге, сделал самую жалостливую мину:
– Пусти, хозяин, переночевать? Не хочется в поле оставаться.
Мужчина обвел шинок мутным взглядом, словно соображая, о каком таком поле Хома говорит.
– Что ж,– шинкарь чертыхнулся, безуспешно намереваясь встать. Задумчиво оглядев бурсака от курчавой головы до дырявых сапог, он прибавил:
– А платить есть чем?
– Конечно, есть! – нервно хихикнул Хома.– Только не сейчас, попозже. Я направляюсь на кондицию, мне щедро заплатят! – торопливо пояснил он и, умоляюще взглянув на хозяина, пообещал: – На обратном пути заплачу обязательно!
Шинкарь недоверчиво усмехнулся, что-то прикидывая в голове, и наконец сказал:
– Проходи. Так пущу.
С трудом поднявшись, мужчина смахнул рукавом со стола засохшие крошки и отодвинул от себя чарку. Был он без сапог, да и вообще, кроме запятнанной рубахи, на шинкаре ничего не было. Прикрыв рубахой тонкие коленки, мужик указал на лавку:
– Я сейчас, присаживайся.
Хома робко ступил в шинок и сел на то место, где только что сидел хозяин. Прикрывая голый зад, шинкарь скрылся из горницы и вернулся в мятых штанах и в сапогах, аккуратно причесанный. Глядя на ерзающего на лавке Хому, он вежливо поинтересовался:
– Голоден небось, хлопче?
«Спрашиваешь еще»,– подумал про себя бурсак, а вслух сказал: – Ей-богу, голоден! В животе как будто кто колесами ездит!
– Ну-ну,– улыбнулся шинкарь и, покачиваясь, поспешил из горницы.
«Кажется, печь растапливает,– прислушался парень, оглядывая унылый шинок.– Не похоже, чтобы здесь было что пожрать!»
На мгновение ему показалось, что в дальнем углу промелькнула тень. Бурсак встревоженно уставился туда. Освещение было таким тусклым, что таращиться бесполезно, все равно ничего не разобрать. Решив, что это могла быть крыса, Хома успокоился.
Послышались шаги, вернулся шинкарь. Улыбнувшись, он опустил на стол перед Хомой свежий на вид и почти целый каравай, две чарки горилки и полмиски едва теплых галушек: «На вот, угощайся!»
Хома жадно глянул на угощение. По всему шинку раздалось голодное пение его живота.
– Ну, чего же ты робеешь? – рассмеялся шинкарь.
– Хозяин,– у парня даже голова закружилась, так сильно он хотел есть.– Значит, по рукам: деньги на обратном пути?
– По рукам,– ухмыльнулся шинкарь, и его лицо стало серьезным.– Меня Горивит зовут, запомнишь?
– Запомню,– кивнул бурсак.– А я философ Хома Брут, иду из семинарии на кондицию к зажиточному пану,– зачем-то прибавил Хома и, не дожидаясь ответа Горивита, жадно припал к одной из чарок. Густая горилка потекла по усам, бурсак враз повеселел и стал разговорчивее:
– А что, Горивит, дела идут не очень?
– Это почему