незамужние девушки не могли выйти из дома без дуэньи. Замужние дамы имели больше свободы, но даже им запрещалось посещать кафе и рестораны, поскольку прием пищи считался слишком личным занятием для женщин. Исключения совершались только для званых вечеров, на которые леди были вынуждены сопровождать супругов. Табак? Как можно! Кофе? Помилуйте, не для столь нежных и хрупких натур. Разве что самую каплю, разбавленную до белизны молоком и густыми сладкими сливками. Прочее оставьте тем, кто выдержит горечь и крепость. Мужчинам.
Тысяча восемьсот девяносто восьмой, двенадцать лет войны, двенадцать лет без надзора мужчин, и все перевернулось. Современная мода поощряла оголять ноги настолько, чтобы была видна резинка чулок, а сигареты и янтарно блестящий мундштук стали модным женским аксессуаром. Никто не удивлялся, увидев девушку на улице без сопровождения. Откровенный флирт уже никем не осуждался. Зашла даже речь о предоставлении женщинам прав. Но все же…
– Это не комильфо, особенно для незамужней леди, – подтвердил мои мысли Эйзенхарт. – С принятия закона прошло пять лет, и они обязаны впускать дам, но все же кафе «Вест» позиционирует себя как заведение для джентльменов. Если обойти здание, можно попасть в отдельный дамский салон. Насколько я знаю, метрдотель каждый раз пытается объяснить это леди Гринберг, – Виктор широко улыбнулся. – Но она отказывается. Говорит, здешние повара нравятся ей больше. Обедает тут минимум раз в неделю. Иногда со своим братом, иногда с другими спутниками, но чаще одна, игнорируя просьбы бедных владельцев заведения, чью репутацию, по их словам, рушит вместе со своей. А теперь скажите мне, доктор, сколько вы знаете канареек, которых не беспокоило бы чужое мнение?
Я был вынужден признать, что ни одной. Эйзенхарт кивнул:
– Канарейка не пойдет на открытую конфронтацию. Это может отвратить людей от нее, а ничего другого канарейка не жаждет так сильно, как любви и одобрения. Это последнее, что леди Гринберг найдет здесь. Не говоря уже об их легкомысленном щебете… «Легкомыслие» – пожалуй, последнее определение, которое я использовал бы для леди Гринберг.
– Какие же определения вы бы в таком случае использовали?
– Ум. Расчет. Вы обратили внимание, как она тщательно подбирала слова? И строила свои показания так, чтобы узнать, что именно меня интересует?
– Она просто отвечала на ваши вопросы, – осадил я Виктора. – Не преувеличивайте.
– Но хоть тут согласитесь: ее реакцию на смерть барона нормальной не назовешь!
Я покачал головой.
– Склонен считать, что это шок и сейчас она рыдает в уборной.
– Склонен считать, что леди Гринберг не из тех, кого можно шокировать, – отозвался Виктор и засек время. – Впрочем, на случай, если я ошибаюсь, дам ей несколько минут на слезы. А вам – на оленину. Вы даже не приступили к обеду.
Спустя пять минут Эйзенхарт начал нервничать.
– Успокойтесь, – посоветовал я. – Ей нужно привести себя в порядок. Скоро она к нам присоединится.
Несмотря на мои обещания, леди Гринберг так и не появилась. На столе остывал украшенный