вопиет о плачевном состоянии финансов.
– Скажу честно, препротивно оказаться в таком положении. – Сковил пригубил искрящейся жидкости, вращая глазами: да, аристократ, но излучающий любезность. – Не могу объяснить, почему книга не наносит вреда мне, не могу объяснить и того, почему мистер Грейндж стал так бледен с тех пор, как начал ее изучать. И почему у мистера Хаггинса появилось учащенное сердцебиение, и почему мистер Пайетт серьезно заболел. Это была не моя идея – одолжить книгу постороннему, после того как я продемонстрировал ее нашему обществу. Вы же будете обращаться с ней как можно осторожнее, да? Помимо прочего, это еще и антикварная редкость, не только эзотерическая диковина. Я рад, что обнаружил эту вещь, вне зависимости от того, какие беды она причиняет. Я безумно люблю подобные сокровища. Разве она не прекрасна сама по себе?
– Да, – сказал я, думая о неспешно выписанных буквах, складывающихся в безупречные горизонтальные линии, о долгих часах, потраченных на то, чтобы человеческая рука и воля сложили эти слова. – Да, согласен с вами. Непременно буду пользоваться перчатками.
– Весьма признателен, – ответил он, поднимая бокал.
Перед обедом я поинтересовался, от каких расстройств страдал каждый из временных хозяев Евангелия от царицы Савской, в хронологическом порядке – сперва Пайетт, потом Хаггинс и, наконец, Грейндж. Каждый жаловался на одни и те же симптомы: непредсказуемое онемение конечностей, боли в груди, полная неспособность переваривать пищу. Но я не врач, и эти подробности мало что для меня значили. После ужина и разговоров об акциях, банках, поглощениях и обрядах, творимых святыми безумцами внутри священных меловых кругов, я стал прощаться. Проходя мимо Сковила, я остановился и задал ему вопрос, не дававший мне покоя.
– Мистер Сковил, почему вы избрали себе такое хобби? – поинтересовался я. – У вас есть средства, чтобы заняться чем угодно – снаряжать арктические экспедиции, раскапывать гробницы… Почему темная магия?
Он пожал плечами, как делают очень богатые люди, когда их телу приятно легчайшее шевеление мускулами.
– Это семейное. И вообще, почему искусство? – ответил он, улыбнувшись. – Почему больницы? Почему битвы и завоевания? Почему патронаж и благотворительность? Человеку надо ради чего-то работать помимо денег, верно?
Я тоже так считал. И сейчас считаю. И тем не менее…
Мне хочется знать, поверила мне Летти или нет, когда много лет назад я сказал ей, что никогда не разбогатею. Стоит ли задаться вопросом: вдруг ей показалось, что я слишком скромен, или боюсь коварных женщин, или просто лжец? Возможно, она считала меня ветвью раскидистого дерева, которое в должное время расцветет и явит ей ароматные цветы, сверкающие на солнце.
А на самом деле наступает мучительная ясность: я – всего лишь помощник библиотекаря.
Дорогой папа!
Я хотела узнать, не скажешь ли ты мне, когда