дворцу – требовать от Совета низложить Временное правительство, взять власть. Ленин ехал следом за колонной на автомобиле, Коба – с ним. Я остался ждать в особняке…
Вечер того дня помню смутно… Матросы, направлявшиеся к Таврическому, были отброшены войсками. На Невском произошла часовая перестрелка. Много жертв. Несколько часов толпы рабочих и вооруженные матросы бесцельно и устало бродили по улицам. Восстание погибало на глазах.
Кажется, тогда же в город прибыли воинские части с фронта, верные правительству. Начались аресты. Матросики отступили к нашему особняку.
Все комнаты заполнены матросами. Иные расположились на лестнице – лежат на ступенях, покуривают. Дым махорки.
Ильич сидит в спальне балерины. Коба и Свердлов – при нем неотлучно.
Кажется, вечером того же дня последовал жесткий ответ правительства. Министр юстиции Переверзев дал интервью газетам о материалах незаконченного следствия – о связях Ленина и партии большевиков с немцами.
В особняке ночью прошло заседание ЦК. После чего мы с Кобой отправились в Исполком. На этот раз говорил один Коба. Он объявил Чхеидзе, что ЦК принял решение об окончании демонстрации.
– Только не надо называть это демонстрацией. Произошел вооруженный мятеж, – перебил Чхеидзе. – Вы испугались обвинений в шпионаже и попытались захватить власть.
Коба повздыхал и попросил Чхеидзе, «как грузин грузина», «пресечь эту клевету и запретить публиковать материалы следствия, пока оно не закончится».
В глазах Чхеидзе читалась тоска. Он и Керенский – как же они хотели разоблачить и уничтожить нас! Ан нельзя! Ибо они понимали, какая это будет радость для контрреволюции. Нельзя было рубить сук, на котором сидели и мы и они!
Чхеидзе мрачно пообещал связаться с крупнейшими газетами и объяснить ситуацию.
Возвращаясь обратно в особняк, Коба сказал с усмешкой:
– Даже если уговорит кого-то, всем рот не заткнешь…
Опасное раздумье было на его лице.
Миротворец Коба
Ильич метался по спальне. Набросился на Кобу:
– Зачем мы сидим в этой ловушке? Здесь тени Романовых, здесь невыносимо!
– Не тревожьтесь, Владимир Ильич. Я приготовил квартиру. Дождемся ночи и уйдем.
Ночью Коба увел Ильича, а я остался в особняке.
Коба все предвидел правильно. Утром вышла какая-то желтая газетенка с письмом двух известных революционеров – Панкратова, отсидевшего много лет в Шлиссельбургской крепости, и еще кого-то (кого – запамятовал). Оба обвиняли Ленина и всех нас в шпионаже. В полдень я увидел в окно, как прибывшие с фронта солдатики окружают наш особняк.
На балкон уже выходить было нельзя.
В любовном гнездышке балерины мы готовились защищаться. В особняке находился Раскольников и около двухсот матросов. Еще столько же заняли Петропавловскую крепость, собираясь отбиваться там.
Если бы Кшесинская видела, как под отборную ругань ломали драгоценную мебель, рубили крышку рояля, баррикадировали