потолок. Не курили, водки ни капли – только сок, компот, чай. Когда его в вагон хотели внести на руках, кто-то крикнул: «Вы что?! Только чтобы сам: своими ногами войдет – своими ногами выйдет».
Служил в Литве, в Нагорном Карабахе. Демобилизовался, вернулся домой – работы нет, в охране платят копейки. А тогда уже про Чечню заговорили. «Мама, я без армии не могу. Столько безусых мальчишек гибнет, а я отсиживаться буду?!» Всю ночь тогда на кухне просидели, проговорили. «Сыночек, может, я такая плохая мать, удержать тебя не могу, что-то не то делаю, ты скажи…» Он вот так руки через стол протянул, закрыл своими крупными ладонями ее руки: «Никогда так не говори, ты у меня самая лучшая». Все же ей удалось его уговорить: заключил контракт, направили в Казахстан. Так, по крайней мере, он сказал. А письма шли почему-то с обратным адресом: «Москва-400».
Как-то разговорилась на улице с женщиной. «Клавдия Яковлевна, от моего-то сынка из Чечни письмо пришло. Адрес странный…». Только и смогла выкрикнуть: «Адрес, адрес какой?!» – «Москва-400…» Не помнит, как добрела домой. Села, написала письмо на четырех или пяти листах – будто не чернилами писала, а собственной кровью.
21 марта в пять часов утра проснулась от резкой, тянущей боли в сердце. То к балкону бросится – воздуху глотнуть, то вдруг на колени перед Антошкиной фотографией опустится. Ничего, вроде отпустило. А спустя несколько дней соседка с работы поджидает, с лестницы свешивается: «Клав, поднимись-ка ко мне. Тут из военкомата приезжали, у Антона документы спрашивали». Поднялась, соседка вокруг нее засуетилась: «Клав, пирогов вон поешь, молочка попей свежего, деревенского». Это она страшную весть вымолвить не решалась.
Дома Клавдия Яковлевна не успела переодеться – звонок в дверь. Открыла – в глазах почернело. Полный подъезд народу: соседи, знакомые, фабричное начальство, люди в белых халатах, мужчины в военной форме. Успела еще почувствовать крепкое офицерское рукопожатие: «Крепитесь…»
Потом, когда немного спала траурная пелена похоронных обрядов, когда понемногу научилась заново воспринимать жизнь, ей рассказывали однополчане: 21 марта в пять часов утра в бою Антон прикрыл собой командира от трассирующей пули. Пуля та перебила руки и ноги и буквально вынесла Антону всю спину. А в гробу лежал – будто спал. Лицо розовое, только слезинки все скатывались из глаза с той стороны, где мама сидела.
ГРУЗ 200
Говорят, нет ничего страшнее смерти. Есть. Это жизнь после смерти собственных детей. Передо мной сидит женщина, пережившая самое страшное. Рассказывая о сыне, то сжимает обеими руками воротнички, точно её что-то душит, то неловко отворачивается, чтобы спрятать слезы.
У Кости на фотографии строгое, мужественное – и одновременно милое, нежное, тонкое лицо – таких отбирают на роль офицеров-аристократов в военные фильмы.
– Он первые полгода в Самаре в «учебке» служил, получил звание младшего сержанта. Потом приходит письмо,