и низшей телесной, – символизируют две птицы, представляющие дух и материю. Они сидят над спящим умом, каждая в ожидании медленно приготовляющегося пиршества.
Ребенок-душа должен сделать свой выбор. Будет ли это власть чувственности, присущей плоти, или возможность духовного совершенствования на земле? Проблема ждет своего неизбежного решения.
Орел сидит, готовый унести ввысь дух спящего. Коршун надеется, что сон временной жизни закончится смертью, и он будет жить, питаясь плотью трупа.
Акроматика
Адиафорное[9] состояние
Истинная сила человека не в порывах и не в его страстном желании, а в нерушимом спокойствии его души.
Сделать выбор между устремлением к Высшему и образом жизни, акцентированным только на удовлетворении материальных и чувственных потребностей, не значит принять сразу и бесповоротно окончательное решение. Подобное по силам далеко не каждому. Очень часто такая скороспешная попытка кардинально изменить себя и всю свою жизнь завершается сползанием на прежнюю позицию и даже ниже ее.
Все действительно серьезное и важное в эволюции и в человеке совершается не сразу. Примирение двух противоборствующих программ – Высшей и низшей биологической (которая «в членах наших») – начинается с понимания того, что их антагонистичность обусловлена метанием нашего сознания от одного полюса к другому.
Сегодня мы горим желанием стать совершеннее, духовнее, возвышеннее, пытаемся понять смысл своей жизни, а завтра с не меньшей страстью отдаемся меркантильному духу, попыткам удовлетворить прихоти плоти, с головой погружаемся в повседневные заботы.
В повести «Фома Гордеев» Горький очень точно воссоздает потрет именно такого человека, мечущегося от одной крайности к другой. Вся жизнь одного из героев повести, Игната Гордеева, подчинена жажде накопления капитала, и в этом его жадность и жестокость непомерны.
Увлекшись делом, он относится к людям сурово и безжалостно: «Он и себе покоя не давал, ловя рубли». Когда же он отрывается от несущейся череды дел, все вдруг озаряется для него другим светом: «Игнат Гордеев как бы чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий раб его. Тогда в нем просыпалась другая душа… Казалось, он бешено рвет цепи, которые сам на себя сковал и носит, рвет их и бессилен разорвать». Начинаются кутежи, потом их сменяют покаяние и молитвы. «Господи! Ты видишь!» – глухо шепчет Игнат. Рассуждая, он говорит о себе: «Иной раз опамятуешься от суеты дней, и вдруг – сотрясается душа, бессловесно думаешь: „О господи! Неужели все – или многие – люди в таких же темных облаках живут, как ты сам?“»
Выраженные в большей или меньшей степени, подобные метания – от полной подчиненности низшей программе к стремлению руководствоваться в своей жизни Высшей программой – свойственны многим людям. У одних, как у Игната Гордеева, они, эти метания, сопровождаются высоким эмоциональным накалом и даже способны стать причиной