жить здесь, знаю каждый запах и вкус, каждую жизнь. Что могла бы я снова искать в мире, кроме этого леса?
Но когда бег ее наконец прервался и она замерла, прислушиваясь к воронам и перебранке белок над ее головой, единорог погадала: «А вдруг они скачут все вместе в дальней дали отсюда? Что, если они прячутся и ожидают меня?»
И после этого первого мига сомнения единорог уже не знала покоя: с минуты, когда ей представилось, как она покидает свой лес, единорог больше не могла оставаться в каком-то одном месте, не испытывая желания попасть куда-то еще. Она обегала свое озеро рысью, то в одну, то в другую сторону, неспокойная и несчастная. Единорогам не дано совершать выбор. Она говорила нет, и да, и снова нет, день и ночь, и впервые почувствовала, как минуты ползут по ней, точно черви. «Я не уйду. Никто не видел единорогов какое-то время, но это не значит, что они исчезли, все до единого. Даже будь это правдой, я не ушла бы. Я живу здесь».
В конце же концов, она проснулась в разгар теплой ночи и сказала себе: «Да, но сейчас». Она спешила по лесу, стараясь ни на что не глядеть, не слышать запахов, не чувствовать земли под раздвоенными копытами. Животные, которые передвигаются во мраке, – совы, и лисы, и олени – поднимали, когда она пробегала мимо, головы, однако единорог на них не смотрела. «Мне нужно уйти быстро, – думала она, – и вернуться как можно скорее. Может быть, далеко идти не придется. Однако отыщу я других или нет, но вернусь очень скоро – как только смогу».
Уходившая от опушки дорога поблескивала, точно вода, и ступая по ней уже вдали от деревьев, единорог поняла, насколько дорога жестка и длинна. И едва не повернула назад, но лишь вдохнула всей грудью лесной воздух, еще плывший за ней, и продержала его во рту, точно цветок, так долго, как смогла.
Длинная дорога поспешала в никуда и конца не имела. Она пробегала через деревни и городки, по равнинам и горам, по каменным пустошам и вдруг сменявшим камень лугам, но никому из них не принадлежала и нигде не останавливалась отдохнуть. Дорога неслась вровень с единорогом, и тянула ее за ноги, точно отлив, сердясь на нее, никогда не давая ей замереть и прислушаться, как привыкла она, к воздуху. Глаза единорога были вечно полны пыли, грива стала жесткой, отяжелела от грязи.
Время всегда обходило ее в лесу, теперь же сама она проходила, совершая свой путь, сквозь время. Деревья сменяли окраску, встречные животные обрастали густыми шкурами и снова теряли их; тучи ползли или мчались перед меняющимися ветрами, и розовели или золотились от солнца, или становились серо-сизыми от гроз. Куда бы ни попадала единорог, она искала свой народ, но и следа его не находила, и во всех языках, какие слышала на пути, для него не осталось даже названия.
Одним ранним утром, собравшись сойти с дороги и поспать, она увидела мужчину, который мотыжил свой огород. Зная, что ей следует спрятаться, она, однако ж, стояла, наблюдая за его работой, пока мужчина не распрямился и не увидел ее. Он был тучен, щеки его с каждым шагом попрыгивали.
– О, – вымолвил он. – О, какая красавица.
И вытянул из штанов ремень, завязал на нем