не спешите, я все равно кушать не стану. Это все ваше, а коль будет надобно, еще принесут. Ваша жизнь, чай, как я гляжу, была дюже голодной? – спросил он, и, преклонив бутыль, тем точно откупорив ее, налил в мису и явно себе зеленую на цвет жидкость.
– Ага, – не открываясь от пережевывания, отозвался я и схватил очередной кусок мяса и пресноватой на вкус итапи. Понимая, что наесться мне не удастся ни при каком случае лишь показать собственную прожорливость.
– Ну, ничего… все теперь для вас тяжелое закончилось, – молвил Чё-Линг, пристраивая бутыль на стол и вновь опершись спиной об ослон кресла, ровно прилег. – Знали бы вы только какое, его ясность, доброе и щедрое создание, – с особой мягкостью своего бархатистого голоса протянул он, и я, было, хотел кивнуть, но не стал, боясь подавиться очередным куском мяса. – Сама чистота, – и вовсе дыхнул авитару, и, поднеся к губам мису, сделал продолжительный большой глоток жидкости, кажется, выдохнув легкий парок из ноздрей. – Прощает такие огорчения, поступки за оные бы иное создание лишило жизни, – отозвался он точно из мисы, все еще не отрывая губы от нее. – Вот толкуя об этом Этлиль-Ка, знали бы вы саиб, что он когда-то был воспитанником его ясности. И тот его обучал мастерству даятеситя. А он, что? – авитару смолк, опустил вниз мису и взглянул на меня так, что под его внезапно ставшим гневливым взором, где в желтизне радужек вспыхнули сизые пятна, я почувствовал страх. Потому, перестав жевать, так и замер с полным ртом и сжатыми в руках кусками еды. Я, однако, маленечко кивнул, проявляя интерес и стараясь под ним скрыть ужас перед этим явно суровым созданием. Ведь Чё-Линг столь мощный, крепкий с легкостью мог меня лишить жизни или, что было сейчас для меня самым страшным бросить тут на планете агисов.
– Этлиль-Ка предал его ясность и убежал к агисам, днесь став его пресветлость, и то благо для него, что не попытался, как иные три воспитанника убить прабху, – добавил авитару и вовсе раздраженно, да рывком опрокинул в себя остатки напитка из мисы.
– Убить, – процедил я сквозь сомкнутые губы, ужасаясь услышанному, ибо убивая не раз, боялся сего действия от себя больше всего. Одновременно, с тем вспоминая Ларса-Уту, его приятную для взгляда полноту, синие глаза и большие, толстые в нежной улыбке губы. Не представляя себе, как можно было попытаться не то, чтобы его убить, но даже ему навредить.
– Ага, убить, – ответил Чё-Линг, точно сказывая для меня и взглядом своих пылающих сизыми всплесками в желтизне глаз, одновременно, пугая меня. – Такие чокаши, тупые тынды были, – от этих его слов я и вовсе тягостно вздрогнул. – Были да сдохли, – процедил он сквозь зубы, и, ухватив бутыль, слегка наклонив, плеснул напиток себе в мису. – Я уверен и Этлиль-Ка также закончит, абы кто он, а кто его ясность, – продолжил он свои пояснения, и, наклонив бутыль сильней, плеснул из нее жидкости в другую, дотоль пустую стоящую на столе, мису. – Да и эти агисы, тоже