заметки, и дома скопилась целая кипа листочков, наскоро исчерканных карандашом. Зачем они ей? Она не знала, но и выбросить эти записи не поднималась рука.
Хотя, конечно, если она примет постриг, эти плоды непослушания и «умствований» придется уничтожить. У монаха нет своей воли, своего мнения, своего дома, своей жизни. Он должен полностью предаться в волю духовного отца и отречься от себя, как отрекся от мира. Он дает обет послушания до смерти настоятелю «и всей во Христе братии». То есть, по сути, матери Еликониде. Афинаида поежилась – то ли от очередного порыва ветра, то ли от мысли об экономке. Но, возможно, она несправедлива к ней? В конце концов, эта женщина не виновата в своей некрасивой внешности; она, как говорит отец Андрей, много настрадалась в жизни; хозяйственная хватка у нее действительно отменная, лучшей экономки настоятелю было, пожалуй, и не сыскать… Если не считать того, что мать Еликонида не любила людей. Точнее, смотрела на них так же, как на кастрюли или мешки с мукой: их можно двигать, распихивать по углам, бесцеремонно переставлять, ронять, а иногда и пинать в сердцах – им же не больно…
Накануне утром – в день рождения Афинаиды – отец Андрей снова завел с девушкой речь о постриге. Даже сказал, что, если ей трудно решиться на переезд в церковный дом, поначалу она может по-прежнему ночевать в своей квартире. Видимо, рассчитывал, что она согласится. И почему бы ей не согласиться? Она давно ведет почти монашескую жизнь, замуж не собирается, всецело предалась делу спасения души, и постриг должен стать естественным завершением этого пути – точнее, ступенью перехода на другой, высший уровень. Если б она сказала «да», то этой ночью, на бдении под праздник Введения Богородицы во храм, ее бы постригли – она знала, что монашеская одежда для нее давно припасена в закромах у экономки… Но Афинаида, растерявшись, смогла только ответить, что подумает. Хотя над чем тут еще думать?.. И как чудесно постричься именно в этот день: введение в новую жизнь как введение во храм, где неразвлеченно служат Богу! Получить прощение всех грехов – ведь постриг это таинство, второе крещение – и начать с чистого листа… Может, согласиться? Тогда слова праздничного тропаря: «Днесь благоволения Божия предображение и человеков спасения проповедание», – зазвучат по-особенному и, возможно, откроется эта новая жизнь, к которой Афинаида так стремилась, но наступление которой всё время отодвигалась в неясные дали – видимо, по причине ее неизжитых страстей и недостаточного повиновения духовному наставнику…
Подходя к храму, где ей предстояло участвовать в уборке и благоукрашении перед всенощным бдением, Афинаида не подозревала, что на паству отца Андрея Лежнева надвигается такое «исполнение Зиждителева смотрения», о котором никто из них в тот момент и не помышлял.
Иеромонах Андрей был человеком странной и во многом таинственной