полудня…
– Не лезь!
Голос анга казался едва слышным и ничуть не существенным. Ночь резала душу темным клинком, норовя выжать хоть каплю чистого страха. По коже тек холодный влажный воздух. Чужая боль железным цветком раскрылась в горле, удушала. Рукоять клинка сжигала ладонь гневом без примеси рассудка или жалости.
Глухие листья на сажево-черных ветвях вдруг стали ажурным кружевом: далеко впереди обозначился перламутр лунного серебра. Он прыгал бликами и мчался сплошным ручейком сияния, звенел копытами по мелким камням.
В мелькании бликов Черна заметила тень впереди, прыгнула, ощущая сталь – продолжением тела. Языком, готовым коснуться пищи нынешней ночи.
Тварь – сгусток мрака – выбросила ножи когтей. Тварь проскребла траву брюхом, поделилась с лесом трепетом голодного рычания. Черна ненавидела и свой спрятанный под кожей страх, и чужую жажду, и ночь, сомкнувшую над головой капкан вороненого мрака.
Серебро41 близкого света делало лес загадочным и, как казалось Черне, ничуть не мрачным, оно манило – и оно же было обречено… Тварь обозначала себя движением, бросающим на шкуру лоснящиеся блики. Злоба бугрилась под мехом. Черна кралась, босыми ступнями ощущала прохладу и напряжение верткого корня, следовала его изгибам – и своей судьбе, ветвистой, как этот корень. Шарховый пояс жег тело. Тварь, наконец, распознала врага и отвернула морду от серебра, ненавистного тьме. Слюна увлажнила длинные клыки, когти со скрипом освежевали древесную шкуру.
Черна возмущенно зашипела, когда чужое оружие – она взяла меч Тоха – попыталось предать, хотя ладонь по-прежнему вела рукоять, не ослабляя хвата. Уверенность надежнее насилия удушила сопротивление стали. Черная шкура твари лопнула на спине, от загривка и до подреберья. Остро запахло кровью, корни под ногами шевельнулись отчетливее, норовя дотянуться до поживы. Еще дышащей, но так даже вкуснее… Разрубленная вторым ударом левая лапа зверя повисла на остатках шкуры. Черна зарычала, чувствуя себя – ночью, беспросветной и сбывшейся, как конус тьмы, раскрытый в полог.
Серебряный перебор копыт стал стихать, блики остыли, делаясь слабее с каждым мгновением. Случайный, чуждый этой чаще осколок светлой луны растворился в безмерном, окончательном удалении.
Черна споткнулась и остановилась. С отвращением разжала пальцы и выпустила на волю чужое оружие. Рукоять до мяса выжгла ладонь… Показалось едва посильным снова быть в уме и опознавать окружающее привычно, обыденно. За спиной рос шум. Анг ругался на редкость грязно, грозился бросить глупости и забыть их причину, а сам бежал со всех ног, продирался сквозь непроглядность ночи, спешил на помощь то ли своей женщине, то ли своему клинку. Сперва он обнял Черну, прижал, провел ладонями от плеч и до колен, убеждаясь: цела, и все еще остается собою. Затем оттолкнул и склонился к оружию, зашептал на суетливо-быстром южном диалекте, извиняясь и предлагая вернуться в покой ножен, чтобы смотреть сны