на плечи, жадно пила воду, а Галя разглядывала ее полностью открывшееся дородное лицо и чуяла – сейчас ее будут просить, может быть даже умолять…
Женщина поставила кружку на стол и заговорила глубоким грудным голосом:
– Господи, когда я рожала его, когда учила ходить, говорить, когда первый раз в школу отправляла, когда первый раз мужика в нем увидела, разве я думала, что для тюрьмы его растила? Он же начальником в советской власти, и вдруг тюрьма. Все ли тут справедливо? Не по злу ли его за решетку сунули? Вы, дорогая, добрая, красивая, вы только поглядите, какой он был! Уважьте мать – поглядите. – Женщина повалила чемодан набок и раскрыла его. Сверху лежали оранжевый японский зонтик и ярко-синий шерстяной джемпер – тоже японский, новенькие, еще с ярлыками, это Галя увидела мгновенно и точно. А еще сверху лежал семейный фотоальбом. Женщина взяла его, раскрыла и, не выпуская из рук, торопливо стала перелистывать перед глазами Гали:
– Это когда ему было пять…
– Это когда десять…
– Это когда в комсомол приняли…
Мальчик словно стремительно рос на глазах у Гали… И вот альбом уже закрыт.
– Галочка! Я все отдам, не пожалею, только бы помочь сыну.
– Как же я ему могу помочь? – спросила Галя насмешливо, запомнив, однако, те два слова – «все отдам».
– Можешь… – напористо прошептала женщина и, взяв Галю под руку, отвела ее к дивану, они сели там рядком, плотно…
Глинкину в тюремной камере приходилось туго. Кроме него там находилось еще четверо уголовников, которые быстро пронюхали, что Глинкин попал из князя в грязи, а у них к ворам с чинами, как правило, отношение злое. Главарем в камере был совсем молодой парень по имени Валера, а по кличке «Колобок». Кличку эту ему дали за то, что, по его рассказам, он за свою долгую жизнь только тем и занимался, что убегал от грозивших ему судов. Бежал будто бы из Смоленска, из Харькова, из Одессы и еще откуда-то. Поди проверь. Но парень он был лихой, и заключенные его боялись. Теперь, попавшись и ожидая суда, Колобок все еще верил в какую-то свою удачу, но чем ближе был день суда, тем злее он становился. И он взялся за Глинкина. Показав на него, сгребавшего мусор в ведро, сказал с яростью:
– Воры с чинами, как этот, вот кто законы придумал, кого из нас и на сколько припаивать. Эй, вор с чином, поди-ка сюда!
Глинкин послушно подошел, он по прежнему опыту уже знал, что невыполнение распоряжений таких, как Колобок, стоит дорого:
– Ну, чего понадобилось?
– Во-первых, раз ты дежурный, работай лучше, вон в углу пылинка лежит, возьми и принеси сюда…
Выполнил Глинкин и это – вернулся, показал, что кончик пальца грязный.
– Ну, видишь, какое безобразие? Тут, братец, работать надо, это тебе не на черных «Волгах» ездить. Давай кончай уборку, надоело глядеть, как ты ползаешь. Углы проверь, их четыре. Давай работай!
Глинкин схватил ведро и загремел им истово…
Высыпав мусор в общий мусороприемник, Глинкин