можешь уже дорисовать эту грудь?!
– Могу.
– Ты уже наметил, осталось только обвести. И ногу наметил. Всё же готово. Сделаешь?
– А зачем?
Он достаёт булочку с маком и начинает есть. Булочка с маком делает его философом.
– Что значит «зачем»? Устроим симпозиум. Игорь, как этот кентавр, поднимет седьмой бокал (топор войны спрячем). Люся наденет новый наряд – красная туника, синие чулки, жёлтый шарф, полосатые волосы… И браслеты, браслеты, бусы, длинные серьги… На ком-то всё это ужасно. А Люся прекрасна.
На своих картинах Люся тоже идёт к морю. Море розовое и пенистое, как молодое вино.
…День сменяет ночь. Ночь – день. Приходит зима. Утро. Зелёный кентавр становится жёлтым… Идёт брожение. Картина бродит, художник бродит… Эта свадьба не кончится никогда. Кентавр поднимет семнадцатую рюмку, опасный момент…
– Я допишу картину завтра.
…Придя завтра, я увижу новый холст.
– Здра-авствуйте! Что это?!.
– «Гуляй, Псков!»
– Но ты же вчера сказал…
– Потом. Погодя.
Псков. Дорога. По дороге идёт монах, женщина с курами, медведь с пьяницей встретились у храма – разговорились, женщина с головой козы идёт в откровенном наряде, под руку её ведёт кавалер. А наверху – купола. Эта картина сотворилась за шесть дней. На седьмой день она стояла уже в раме. Амбро-озия!..
– А как же та?..
– Не приставай.
Я на стороне той картины.
Возможно, она допишется сама.
Кстати, многие его картины, потеряв терпение, так и делают.
«Не входить! Обнажённая натура»
Это две мои любимые кариатиды. Сейчас они поправят причёски и снова будут держать небо.
Вообще-то кариатиды держат не небо, а балочные перекрытия. Фриз и карниз. В детстве я не понимала, почему этот непосильный груз мужчины возложили на таких красивых женщин… Но знания пришли, «постучались в двери», и на первом же курсе, на лекции по истории искусств, выяснилось, что это – кара, проклятие древних греков жёнам своих врагов. И хотя вся эта история давно ушла в Лету, кариатиды до сих пор отдуваются за грехи своих мужей.
А вот две мои любимые кариатиды действительно держат небо. Не балки. И служат исключительно красоте. А когда-то служили доходному дому Генриха Блокка, это он на последнем шестом этаже кариатид поселил.
Я представляю это дело так (крутится чёрно-белая плёнка): выходит господин Блокк на балкон – успешный финансист, прилежный семьянин. Смотрит свысока на Невский проспект; усы, довольная улыбка, не знаю. Всё у него хорошо, нельзя посочувствовать.
И вот каждый день он любуется видом, по-хозяйски огладывает Невский, курит сигару и считает деньги. Но однажды сбился со счёта: прогорел, обанкротился и повесился. Перешёл, так сказать, на седьмой этаж.
Последние, кто видел его живым, были кариатиды.
Эти кариатиды вообще много чего видели: под ними течёт Невский, по которому сегодня плывут сплошные туристы, петербуржцы же минуют его, несясь под землёй