быстро свой карабин!
А я никак не пойму в чём дело. Что его так взбесило?
– Убери, говорят тебе! Застрелишь ведь! – закричал он снова, покрывая меня матом, одновременно отталкивая дуло карабина в сторону.
Я только теперь понял, в чём дело. Лёг на железное полотно и стал безудержно хохотать.
– Ты обезумел, что ли? Здесь человек тонет, а он ржёт! Убери дуло, тебе ещё раз говорю. Подай что-нибудь другое!
Сдерживая хохот, я кое-как выговорил:
– Ты сам ненормальный! Пустого карабина боишься!
На этот раз я протянул ему приклад. А он всё ещё не торопится хвататься за него. Продолжает кричать:
– Патроны убрал?
– Да убрал я, убрал Фома неверующий! Если не хочешь вылезать – так и скажи!
– Но-но! Не шути! Держи крепче! – взмолился он, наконец. Кое-как я вытащил его из ледяной воды. Стоя в реке, он так отяжелел! С его одежды рекой текла вода.
Дальше шли молча. Дойдя до другого конца моста, Павел заговорил, присаживаясь на вывороченные взрывом шпалы:
– Надо бы раздеться и выжать одежду. Меня начинает пробирать дрожь. Иначе я простужусь.
– Надо было дольше стоять и спорить. Вовсе не смог бы я тебя оттуда вытащить. Дождался, пока вся вода не впитается. Как камень был тяжёлый. Еле поднял я тебя!
– Ты слышал когда-нибудь пословицу: «Ружьё один раз в год само стреляет»? То-то и оно! А ты мне дуло карабина прямо в лицо подставил.
– Что, по-твоему, я должен был тебе дать? Я же оттуда убрал все патроны. Не я же провалился. Зачем полез туда, откуда невозможно дотянуться? Был бы сейчас сухим.
– Ладно, ладно! Прости, если обидел, – сказал Павел, разматывая свои портянки.
Так на мосту пришлось подсушиться. Выжали всё: намокшие портянки, брюки, даже подол шинели, откуда вода текла ручьём. Затем свернули махорку, затянулись пару раз и снова двинулись в путь. Запах талого снега напомнил нам о еде, но запасов практически нет. Осталось на один раз покушать. Специально оттягиваем время обеда, чтобы успеть подальше пройти. Решили отобедать ближе к вечеру.
Шагаем по разрушенной железной дороге, по искорёженным шпалам. Если встречается уцелевшее железнодорожное полотно, радуемся, как мальчишки, идти веселее становится. Когда доходим до разрушенных участков, ругаемся, материм фрица. Так мы прошагали часа полтора. Вскоре дошли до какой-то станции. Здесь тоже побывали немцы. Развороченные глыбы бетона, корявые обломки стен, закопчённые печные трубы, между ними перемешаны обугленные балки, доски, кирпич, среди них перекрученная вывеска. По ней мы поняли, что эта станция называлась «Пробуждение». Когда мы подошли к этим развалинам, увидели, что человек десять военных и несколько человек в гражданской форме занимаются ремонтом железной дороги.
– А когда поезда пойдут? – спросили мы у них.
– Не видите, что ли? Пусть будут прокляты эти немцы! Во что превратили железную дорогу, – ответил пожилой железнодорожник, показывая на развороченные рельсы. – Здесь, брат, теперь всё заново придётся