грибного дождя
забарабанят по листьям капризно.
Что я запомню, навек уходя
от берегов «задремавшей Отчизны»?
Птиц щебетанье в прибрежных кустах
то ли на Каме, а то ли на Волге
и поцелуй на желанных устах.
Долгий…
«К чистому морю (такая история)…»
Да, скифы мы…
К чистому морю (такая история)
манит и манит меня Евпатория.
За Евпаторией степи ковыльные,
древние тропы – забытые, пыльные.
Там археологи (времечко летнее),
пыль разгребая, разбудят столетия.
Здравствуй, прародина, скифская вольница!
Ветром развей мне волнистые волосы.
Что же припомнится? Все мы язычники.
Это потом – голубые наличники
в сёлах славянских за Камой и Волгою,
утро в лугах – сенокосное, волглое…
Память уносит под солнце палящее —
конницу вижу, над степью летящую.
Крики гортанные, стрелы калёные,
потные кони, как море, солёные.
Землю охаживать – дело не царское.
Непререкаема воля татарская.
Эй, полонянка! Зря смотришь с опаскою.
Будь мне наградой! Не силой, а ласкою
я понесу тебя к морю жемчужному,
к небу высокому, звёздному, южному…
«Вдруг всплывут, как Атлантида…»
Вдруг всплывут, как Атлантида,
эти терпкие слова:
Тарханкут, Керкинитида…[4]
Солнцем выжжена трава.
«Что-то слышится родное», —
говорю я невпопад…
Степь, гудящая от зноя
ровным стрёкотом цикад,
степь, пропахшая, как ладан,
море – жемчуг, бирюза.
И заглядывать не надо
вам в счастливые глаза.
Я бродил вдоль побережья,
словно древний человек.
«Пламень чувств всё реже, реже…»
Вы на голову, как снег.
Даже море встрече радо —
солнце пляшет по волне.
Неужели это правда —
Вы приехали ко мне?
Сквозь столетия недаром
здесь оставили следы
греки, скифы и татары
у сверкающей воды.
Нам, конечно, хватит прыти —
Афродита, позови! —
со скалы отвесной прыгнуть
в бухту светлую любви.
Тарханкут жемчужной цепью
обозначит нашу крепь.
Ваши губы пахнут степью,
Вашей кожей пахнет степь.
«Как тебе живётся, городская лошадь?..»
Как тебе живётся, городская лошадь?
Цокаешь подковами – слышно за версту.
И детишкам радостно, объезжая площадь,
шарики привязывать к сбруе и хвосту.
Помнишь ли, каурая, детство тонконогое
с пастушком весёлым, с резвым табунком?
Не узнала, милая, хлеб с ладони трогая, —
с благодатной вольницей был