3
Ад
В конце ноября я каждый год ездила в наш подмосковный дом на день рождения отца. Он родился двадцать третьего, я приезжала за несколько дней, чтобы все убрать и приготовить ужин для очень маленького круга его друзей. Так было и в тот наш неспокойный год. В тот раз решила поехать на электричке, а не на машине: была жуткая слякоть, на шоссе вечерами наледь, в поселке дороги превратились в непроходимую грязь.
Электричка прибыла в Москву вечером.
Я была практически без вещей, поехала домой на метро. Со двора посмотрела на окна квартиры. Свет горел только в гостиной. Открыла дверь своим ключом. По своему идиотскому обыкновению последнего времени никого не окликнула, сняла туфли, куртку и бесшумно прошла до порога гостиной.
Сверкающий ужас того, что я увидела, ослепил меня навсегда. С тех пор я реально перестала видеть яркость красок.
Анатолий лежал посреди комнаты.
По его белой майке расплылось кровавое пятно вокруг торчащего из раны ножа.
Рядом странно скорчилась Таня. Она стояла на коленях, голова склонилась к ним, а руками она закрывала лицо. Окровавленными руками.
Я застыла на секунды в тяжелой тишине, в вязких испарениях смерти и не сразу уловила тихий монотонный звук: это дыхание Тани превратилось в тоненький, непрерывный стон.
Я так хорошо помню тот момент спустя годы, что анализировать каждую секунду буду, наверное, до своего конца. И каждую свою эмоцию, каждое движение, порыв и жест я видела, как сторонний, без устали наблюдающий свидетель.
Я сразу поняла: все теперь зависит от меня. Почти все. И сейчас точно скажу, какой был мой единственный мотив. Страх за судьбу дочери.
Я должна действовать, потом постараюсь понять.
Я постаралась коснуться Тани легко, чтобы не испугать. Позвала ее шепотом.
Она прижалась головой к моим ногам, не отрывая рук от своего лица. Дыхание-стон превратилось в громкий выдох-всхлип.
Я подняла ее.
Да, я первым делом не бросилась проверять: жив ли муж.
Я повела Таню в ванную. Сняла там все, что на ней было. И отмывала тщательно под горячим душем все: тело, волосы, даже ногти срезала под корень и чистила их щеточкой с мылом. То же самое – на ногах: она стояла там босиком. Вытерла насухо, надела чистую ночную рубашку и отнесла ее к ней в комнату на кровать, укрыла одеялом.
Что помню: я несла девочку на руках, совсем не чувствуя тяжести. Маленькой она казалась мне тяжелее. А в ту ночь я совсем не чувствовала тяжести ноши. И это было в год, когда мы с нею начали носить вещи одного размера. И в весе небольшая разница.
Это говорит о том, что в момент нашего несчастья я сумела так собраться, чтобы прекратить существование как человек с собственными ощущениями, чувствами, паникой и болью.
Я разрешила жить только своей силе.
Я уложила дочку, укрыла одеялом, подоткнула его со всех сторон, пошептала что-то бессмысленное и утешительное.
Таня несколько раз пыталась заговорить, но язык ее не слушался, подбородок дрожал, она начинала задыхаться.
Все,