четыре но горло перестанет болеть пять шесть и появятся силы на новую гору. Силы на исправление старых ошибок, чтобы не делать того, что мерзко, чтобы не ходить туда, куда ноги не несут.
Семь.
Пришло сообщение от Сони: «С меня хватит. Я забрала наши вещи из салона».
Восемь.
Я сидела на стуле, между раковиной и плитой, и ковыряла пальцами известку.
Девять.
Десять.
Одиннадцать.
Самокрутка десятая
Черный кентуккийский табак
Я прыгнула в кроличью нору.
Нет-нет, что ты, разве можно сюда запрыгнуть? Надо сначала поклониться бесформенному отверстию в земле, с нависающими сверху корнями кленов, лечь ничком, а потом ползти, ползти. Нет, это не нора, ведь я не кролик, я уже змея, скользкая от глины, липкая от грязи, в моем рту грядка, и язык прорастает в ней деревом.
Я выплюнула землю вместе с языком. Вот они какие, Никитские пещеры.
Мы вместе с Хельгой Патаки приехали сюда на фестиваль памяти Шагала, но не того Шагала, а другого, да вы, наверное, и не слышали о таком. Он никогда не писал картин, не получал французского гражданства, не лазил по витебским светлым деревьям. Он лазил под землей, как крот, как черный от грязи подземный царь. Он вскрывал разломы, отламывал куски черной глины, и пальцы становились мазутными. А потом как будто обвалилось ночное беззвездное, безлунное небо, в глазах стало черно, в голове черно, и корона из черной глины стукнулась о камень.
***
ДОКУМЕНТ №6
Обнаружен в засекреченных источниках
Место проведения слета памяти Виктора Шагала расположено неподалеку от станции Домодедово Павелецкой железной дороги (проезд на электричке от Павелецкого вокзала, либо от станций метро «Нагатинская» и «Варшавская»). Добираться туда надо следующим образом. На площади перед вокзалом в Домодедово (слева, перед водонапорной башней) остановка автобуса 21-го маршрута. Он едет до села Никитского – Вашей конечной цели. В Никитском справа от магазина вниз, к реке, уходит дорожка. Надо спуститься по ней, перейти мост и идти вдоль берега по тропинке вправо. После родника, следуя тропе, подняться наверх и далее – влево, на склон горы по тропинке-лесенке. Там все и будет.
Все было, лес радостно пыхтел кострами, как будто раскуривал трубку. Мы жарили толстые свиные сардельки и пили пиво из пластиковых, невсамделишных стаканчиков. Еще была музыка, повсюду, ее было слышно даже далеко в селе, она плясала над Рожайкой и махала рукавами, из которых прямо в реку сыпались голоса. Голоса пенились в стаканах, дрожали маревом над костерками, капали соком с жирных сарделек и впитывались в землю. Земля смиренно и ласково грела ноги.
Когда пальцы начали стынуть, мы обулись и пошли к концертной площадке. Там тоже кто-то пел, не то в парике, не то в папахе, а поляна с воодушевлением подхватывала знакомые слова и вбивала их в свои ладони.
Да,