долгий путь на кухню, теперь просто нажимаю на кнопку кофеварки. Кофе и водой она заправлена с вечера. Под краником стоит чашка с двумя кусочками сахара на дне. Кофе в постель – необходимое условие, чтобы ожить за десять минут, а не за полчаса-час. Кофеварка шипит, потом булькает, и я, не разлепляя глаз, осторожно вытаскиваю чашку и ставлю рядом с аппаратом. Там же, на тумбочке, стоит крохотный картонный кубик со сливками внутри. Я вытягиваю один из уголков носиком, прокалываю специальной пластиковой палочкой фольгу – два кружка, один на носике – и аккуратно, унимая дрожь слабых рук, наливаю в кофе. Маленькой серебряной ложечкой, которой уже больше ста лет – память о никогда не ведомой мне прапрапрабабушке – я привычно размешиваю своё утреннее зелье. Сливки делают кофе не таким горячим и не таким грубым для моего желудка.
Труднее всего – поднести ко рту чашку. Но я всегда справляюсь с этим, и вторую чашку пью уже стоя в проёме балконной двери, купаясь в солнечном свете, покусывающем плечи летом и бодряще-прохладном зимой.
По воскресеньям возле кубика со сливками стоит и блюдечко с обжаренным заскорузлым кружочком кровяной колбасы. Ещё одно магическое снадобье.
Я думаю об этом кроваво-чёрном кружочке на ярко-красном лаке гаэллисского блюдечка, и меня снова пробирает дрожь. Очень холодная ночь. Надо было надеть не носки, а шерстяные чулки на вязаной резинке, какие носят школьницы. Джинсы продувает насквозь, и кожа на ногах покрывается твёрдыми, как на хорошем огурце, пупырышками. Что ещё отвратительнее, я не могу понять, кто из проходящих мимо меня несёт в своих венах драгоценное зелье.
– Барышня скучает? – раздаётся чуть не над ухом мурлыкающий баритон. Я вздрагиваю и оглядываюсь, стараясь не уронить капюшона с головы. Невысокий, не выше метра семидесяти, крепко сбитый мужчина с тёмными, гладко зачёсанными назад волосами и аккуратной полоской усов над полными вишнёвыми губами. Его улыбка мне нравится: белые удлинённые клыки. Конечно, такие бывают и у обычных людей, и всё же что-то – может быть, просто желание, принимаемое за инстинкт – подсказывает мне, что он – вампир. Я еле удерживаюсь от того, чтобы подступить к нему вплотную и принюхаться. Спрашиваю:
– Барин желает поразвлечься?
От волнения голос звучит хрипло, грубовато, и это тоже маленькая удача. Верный штрих к образу, который я срочно леплю из подручного материала.
Мужчина выверенными, лаконичными движениями достаёт бумажник, раскрывает его и, держа банкноту двумя пальцами, показывает мне пятьдесят «галиков». И я натурально ненатурально улыбаюсь, перехватывая купюру и запихивая её в задний карман джинс:
– Только пусть барин ведёт, у меня хатки нет. Зато есть что получше, – я издаю хриплый смешок и всё смотрю ему в рот, на два удлинённых белых клыка под верхней губой. Конечно, это очень рискованно. Он сильнее. Но я очень ловка, а главное, удачлива. Я могу засадить ему