значения. Значение имел взгляд – раз. Походка – два. Поворот головы – три. И еще голос. Вот голос должен был быть обязательно... как бы это выразиться точнее... Обещающим, что ли, и еще, наверное, теплым, бархатным, обволакивающим.
Именно таким голосом говорила минувшей ночью с ним длинноногая барменша. Завораживала, убаюкивала, обещала. Сладко так, призывно... И еще смеялась она потрясающе. Заразительно, громко, совершенно неприлично запрокидывая назад кудрявую головку. И Степан сомлел и даже до дома ее не довез, а взял прямо там, у бетонной стены бара. И с наслаждением вдыхал в себя дразняще агрессивный запах ее недорогих духов, и слушал ее смех, ее голос и тискал ее молодое упругое тело...
И это всегда ему нравилось, в этом, по его мнению, и заключалась настоящая жизнь. Когда вот так на скаку, без обязательств и объяснений, без лишней головной боли. Когда каждый день с чистого листа. А вечер – с облегчением перевернутая последняя страница. Это было его.
Девчонки, подобные ночной барменше, никогда не досаждали ему. И Степан забывал о них, стоило им выйти из его квартиры. И он знал, что и они забывают о нем, едва успев хлопнуть подъездной дверью. Это его устраивало.
Случались, правда, проколы и у него, когда не обходилось без слез. Ох, как он ненавидел плачущих женщин! Ох, как ненавидел...
Ненавидел, когда с него пытались стребовать что-то, о чем он не имел ни малейшего представления. Однажды, когда одна из таких вот дам, занесенных им в черный список собственных проколов, спросила, а любит ли он ее, Степану едва не сделалось дурно.
– Любовь? – прошипел он тогда в ответ злобно. – А шла бы ты!..
Дама отчалила, а он промучился, как последний идиот, комплексом собственной неполноценности и сволочной несостоятельности остаток ночи и весь следующий день. И вот в тот самый роковой день господь то ли в наказание, то ли в насмешку и послал ему эту Верещагину. Будь он трижды проклят – тот ненастный промозглый день! Будь проклят...
– Чего там у тебя? – буркнул он нелюбезно, вспомнив о своем досадном промахе, заключающемся еще и в знакомстве с ней.
Верещагина снова отчетливо хлюпнула носом и умоляюще проговорила:
– Степа, мне нужно с тобой встретиться.
– Так сегодня суббота! – завопил он, перебивая, и даже приподнялся на локтях, хотя аспирин еще не начал действовать и ему надлежало лежать, не шевелясь, еще минимум минут пять. – Чего это вдруг я должен с тобой сегодня встретиться?! У меня планы на сегодня, к тому же...
Планов никаких не было, он врал безбожно. Все его планы на сегодня сводились к тому, чтобы проваляться большую часть дня на диване. Потом созвониться с Кирюхой. Наведаться в гараж, так они скромно именовали свой разросшийся за последнее время автосервис. А вечером... А вечером можно словить еще какую-нибудь не отягощенную моралью дуреху.
С чего это вдруг он должен портить свой выходной встречей с Верещагиной?! Она и так ему как... как бельмо на глазу, как гвоздь в заднице, как напоминание о том, какой он несовершенный