стоит ему только оказаться в постели, а не под лодкой в компании Оболенской.
Кстати, о последней. Пётр Иванович боялся признаться сам себе, но он испытывал ту степень досады, что и существовать позволяет безо всяких серьёзных неудобств, но которую, в то же время не замечать невозможно. Что же теперь – они с Настасьей Павловной больше не будут проводить время вместе? От чего-то сей факт решительно не нравился Шульцу. Дочерьми Павла Александровича Оболенского до сей поры он не интересовался, да и знакомство с отцом семейства почти никакого не свёл, потому последующие их приятельственные отношения с Настасьей Павловной – если таковые будут иметь место – выглядели бы, по меньшей мере, странно. Этот-то факт и раздосадовал Петра Ивановича.
Поморщившись от собственных измышлений – далёких от того, чем ему следовало бы занять свой ум – Шульц огляделся, после чего вышел из кабинета, решив, что если судьба будет к нему благосклонна – или, скорее, неблагосклонна – завтра же они с Оболенской увидятся на представлении в «Ночной розе». О том, что девице из семьи уважаемой вовсе нечего делать в таком месте, он старался не думать.
А зря.
***
Настасья Павловна Оболенская – в девичестве Галицкая, а среди близких просто Настенька – имела в свете и среди всего своего окружения репутацию особы крайне милой и обворожительной, но, увы, ума весьма недалёкого, что, впрочем, некоторыми представителями мужской части общества считалось не меньшим достоинством, чем ее красота и прекрасные манеры. Кроме того, данная характеристика Оболенской чаще всего была только на руку, посему и заблуждение сие в людях она всячески активно поддерживала.
Благодаря всем этим блестящим качествам, никто Настасью всерьез никогда не воспринимал, что и позволяло ей прекрасно справляться с возлагаемыми на нее порой очень ответственными поручениями.
Вот и сейчас дорогой дядюшка по материнской линии беззаботно выложил ей все необходимые сведения, стоило только доверчиво улыбнуться и слушать его, буквально заглядывая в рот. Последнее могло показаться делом не слишком приятным, ибо дядюшкины зубы так пожелтели от беспрестанно перемалываемого ими табака, что представляли собой зрелище не слишком эстетическое, но на подобные мелочи Настасья давно привыкла внимания не обращать. И хотя дядюшка был слишком умён, осторожен и профессионален, чтобы выдать ей все подробности того, что она хотела знать, и его расплывчатых полунамеков Оболенской было достаточно, чтобы понять, что она идёт по верному следу.
Склонившись над вышиванием, Настасья покорно кивала после каждой фразы Аниса Виссарионовича Фучика – а именно он сидел сейчас перед нею и с гордостью рассказывал о важном деле, порученном его агентству, кажется, впервые за все существование оного – если, конечно, не считать делами крайней важности расследования о пропавших курах у помещика Заславского (говоря, как на духу, Оболенская от него, будучи на месте кур, тоже непременно сбежала бы, а