разговор бабушки Даши со своей сестрой, в котором они обсуждали, что послать дочери, чтобы она пережила холодную зиму в Сибири. Так я получила ещё один шок, узнав, что на самом деле наша мама жива. И я возненавидела её за всё, что мне пришлось пережить! Как она могла с нами так поступить? Как могла бросить нас и не писать, если она была жива? Ведь она так любила меня и братьев! Как же можно предать любовь? Разве может поступить так настоящая мать? В моей детской голове не укладывалось это, и, наверное, чтобы защитить себя от боли и отчаяния, я невольно допустила в свою душу ненависть. И прожила с ней долго…
Мне не хочется вспоминать своё детство, не хочется копаться в прошлом. Только я понимаю, что без этого я не смогу объяснить, почему мне хотелось, чтобы свекровь приняла меня как родную дочь.
Как я упоминала, моё детство прошло в небольшом южном городе Солнечногорске. По тем временам семья с тремя детьми ещё не считалась многодетной, мы жили скромно, если не сказать более жёстко – бедно. И не совсем благополучно.
Отец, я не помню, чтобы называла его папой, кроме знаменитой в те годы фамилии Ларин, ничего мне в жизни не оставил – ни наследства, ни добрых о нём воспоминаний. Был он человеком малообразованным, грубым, жёстким, до садизма, и нелюдимым. Хотя внешность имел приятную – высокий, подтянутый, с копной русых вьющихся волос, с упрямым подбородком и светлыми, но холодными, глазами. Я не помню его улыбку или смех, я не помню, чтобы он играл с нами, детьми, в какие-нибудь игры, я не припоминаю ни одного разговора по душам. А в народе говорят, что отец всегда мечтает иметь мальчика, а любит больше дочь. Ни я, ни мои два брата, старший и младший, отцовской любви не ощущали. Мы даже не представляли себе, как настоящий отец должен любить детей. Мне всегда казалось, что мы ему постоянно мешаем, чем-то досаждаем или делаем что-то не так. Я его панически боялась, до дрожи во всём теле, до заикания! Боялась его тяжёлого взгляда из-под мохнатых бровей и его тяжёлой руки. Да-да, он часто в порыве злости и какого-то бессильного отчаяния поднимал на нас не просто руку, а брал ремень и стегал до тех пор, пока мы не забивались под кровать. Я тихонько радовалась, когда он уезжал в командировку, чувствуя некоторую свободу. А уезжал он часто, даже в то время, когда мама с нами уже не жила. Он работал проводником вагона дальнего следования. Я потом, когда у меня самой появились дети, часто думала – как он мог оставлять нас одних, без матери, на два-три дня? Надеялся на бабушку Дашу, живущую с нами по соседству? Так она видеть его не могла после того, что он сделал с её дочерью! Как мы вообще выжили без денег и нормальной еды, ведь он оставлял нам, как сейчас помню, 32 копейки, ровно на две булки серого хлеба! И это не во время войны… Так что о чувстве голода, когда сосёт под ложечкой и хочется хоть что-нибудь пожевать, я знаю хорошо. Удивительно, что в таких условиях никто из нас не начал воровать! Кстати, мы в школе никому не говорили, что отец нас бьёт, а мачеха выгоняет из дому. Мы не привыкли жаловаться и не ждали ни от кого помощи. Смирились со своей безрадостной