качестве своих оправданий, я придумал себе целую систему, сконструировал отдельный мир. Назвал это «театральным» алкоголизмом, выделяя трехактовую алкогольную «драматургию»: предвкушение, разочарование, отвержение. Все, как в театре и даже немного больше: трагизм, в отличие от сцены, увы, настоящий.
Я расскажу несколько историй «из серии». Возможно, вы узнаете – себя. Но, если они покажутся вам просто глупыми выходками, – не спешите успокаиваться «ну, нет, это не про меня». Возможно, ваша зависимость ищет оправдания как-то по-другому.
Наверняка ищет, если из ста бутылок, вы допили девяносто девять.
У меня была «театральная» выпивка, которую я называл «Двое против ветра». Костер, еловый лес, банка тушенки разогревается прямо в углях, крупно порезанный лук плавает в бурлящем мясном жиру, зубчик чеснока, крупномолотый перец, «лесной» чай с добавлением еловой ветки и, конечно же, водка. Под влиянием которой и с небольшой помощью остального антуража, передо мной возникали образы крепких авантюрных мужчин с рисковой работой в диких условиях. Золотоискатели, геологи, охотники… бородатые лица, заскорузлая от дождей и сушки на костре, одежда, грубые сильные руки, чернота под ногтями, но светлые, отважные взгляды. Люди, не принимающие суету больших городов, мягкие матрасы, духоту бетонных домов… их удел – провожать день, наблюдая багряный шар за дальней сопкой, а утром просыпаться в палатке с белым, заиндевевшим за ночь, брезентом.
Другая, часто применяемая мной, «театральная» пьянка называлась «Импрессионисты». На чердаке или крыше, на худой конец, в подъезде старого дома с широкими подоконниками. Бутылка красного вина, кусок грубого серого хлеба и сыра. Пить надо было из горла, хлеб откусывать или отламывать, точно так же поступая с сыром. Французской богеме конца девятнадцатого века, в которую я перевоплощался, было некогда нарезать и сервировать, они думали о великом.
Был продолжительный сюжет, под названием «Поручик Голицын», требующий подготовки и компании из одного верного собутыльника.
Легенда была такова: два правнука, сбежавших в семнадцатом году, аристократов, возвращаются на Родину. Они в России первый раз, до этого слышали о ней из рассказов бабушек: как ездили по Тверской на тройках, как стрелялись на заре, как уплывал последней корабль белой эмиграции «Император».
Первый акт. Они едут в такси по Садовому Кольцу, рассуждая о том, как изменился и не изменился, город. Удивляются новым высотным зданиям, «узнают» бывшие купеческие и дворянские усадьбы. Миролюбиво покрикивают на «извозчика», то недовольные, что тот везет ни с ветерком, то, наоборот, что слишком быстро проехал заинтересовавшее их, «здание с мезонином». Они капризны, но обстоятельны. Как и полагается людям с «голубой» кровью.
В какой-то момент, они останавливаются, желая «закусить», продолжая обсуждение, как все – не совсем так, как они представляли. Конечно, хуже, без прежнего лоска и величия дореволюционной России.
Это центральная часть второго «акта».
Переломный момент наступает после «закусить». Они