можно было единственным путём – морем с военной базы в Пиллау. Но простым людям добраться до моря было непросто. Гражданское население эвакуировали в последнюю очередь, когда промышленников и банкиров уже не было в городе, объятом паникой. Пустые, в спешке брошенные виллы знати величаво и грустно возвышались над зимним бушующим морем. С ранних лет Вальтер не решался приближаться к этим домам и лишь бросал боязливые взгляды в сторону неприступных имений. Теперь он мог сколько угодно бродить в заваленном снегом царстве рухнувшего благополучия. Во дворе, обнесённом искусным кованым забором, Вальтер кружил вокруг бронзовой скульптуры (мальчик с рыбой в руках) и вспоминал, что в этом саду известный архитектор любил читать Allgemeine Zeitung за чашкой кофе. Утром, когда Вальтер шёл в школу, к этому дому подкатывал чёрный глянцевый Mercedes, и седовласый господин заканчивал свой завтрак, откладывал газету и садился в машину, а шофёр, важно улыбаясь, закрывал за ним дверь.
За пять дней, проведённых в особняке, я стал привыкать к Вальтеру. Дом, таивший историю нескольких трагических жизней, медленно затягивал меня в свои временные глубины. Со слов Вальтера я мысленно рисовал, моделировал жизни его обитателей. Я представлял жеманного курортного фотографа, усадившего перед устрашающим объективом светловолосого стеснительного мальчика с дрожащими от волнения руками и сбившейся на бок бабочкой, я воображал на морском берегу несчастного ребёнка, пережившего смерть родных, я видел у самого моря его худую сутулую фигуру, насквозь продуваемую ветром.
Через неделю Вальтер уехал в Гамбург. Он обещал вернуться в июле. В первые дни моей самостоятельной жизни он звонил по два-три раза в день. Моя жизнь интересовала его в мельчайших подробностях. Он спрашивал, занимаюсь ли я живописью, хорошо ли переношу морской климат, не голоден ли я, не одиноко ли мне в чужом доме, просил звонить, если что-то в быту меня не устраивает. Моё сдержанное, порой безразличное отношение к его заботам, проявленным на вербальном уровне, ничуть не расстраивало его – перед моей матерью он чувствовал повышенную ответственность за меня и потому добросовестно выполнял свои новые обязанности.
Накануне его отъезда мы пошли на пляж. В целях защиты от «сверхактивного солнца» Вальтер взял с собой матерчатый складной грибок. Я тащил рюкзак, набитый фантой, минеральной водой, фруктовыми лосьонами и кремом для загара. С алюминиевым шезлонгом Вальтер спускался к морю крутыми тропинками. Ответственный за провизию и связь с внешним миром, я следовал за ним. Вальтер вёл меня на своё излюбленное место. Мне, впрочем, было всё равно, где загорать – побережье нравилось мне всё без исключения.
Мы ушли далеко от городского пляжа. Вальтер разложил шезлонг, я расстелил мохнатое полотенце с рекламной нашивкой Ruhrgas, сбросил футболку и побежал к воде. Шмитц сопровождал мой бег лихим ликующим криком, на что я отвечал воинственным рёвом первобытного человека.
Вальтер долго не решался зайти в воду. Сначала