вспомнить, но не мог, и оттого глядел вдаль с тоской и мучительной тревогой.
Никита подошел к притихшим коллегам. В эту минуту парень действительно ощутил себя частью маленькой, дружной семьи, которой ему так давно не хватало.
– Светлая мысль ко мне пришла, Андрюха, – внезапно оживился Юрий. – Давай сегодня после работы посидим, холодного пивка попьем. Как ты на такое смотришь?
– Езжай лучше домой, – художник кашлянул в кулак. – Мало тебе здесь нервы мотают, еще жена очередной скандал закатит…
Рыжий гравер хлестко выругался и воскликнул в сердцах:
– Да что я – не человек?! Не могу с другом раз в месяц пива попить?! Зае.ало это все! Она со своими курьеголовыми беременяшками целыми днями болтается, вечером от компьютера не отлипает – обсуждают всякую х.йню! А я, бл.ть, в доме – кошелек с ножками, деньги выложил и топай на х.й!
– Не заводись, – мягко сказал Андрей. – Идемте лучше ко мне в гости, макароны поедим. Я их утром с чесноком и оливковым маслом обжарил, должно получиться вкусно…
Заперев мастерскую, граверы ушли на обед в бытовку. Никита помог художнику разогреть и разложить по тарелкам еду. Юрий достал из холодильника кетчуп, майонез и упаковку сосисок.
За столом школьник решил поделиться с друзьями наболевшим:
– Наверное, Семеныч из-за меня так лютует…
– Нет, он – просто дурак, – фыркнул шрифтовик. – Мечтает, чтобы мы сутками без отдыха пахали, спины не разгибая. У нас же зарплата ох.енная! Условия шикарные! Хоть вовсе за ворота не выходи…
– Тогда никаких сил не останется, – горько сказал Андрей, – И без того камню нужно отдаться целиком, с любовью работать, не отвлекаясь и не думая о посторонних вещах. Мы ведь каждый день у последней черты и за нами с двух сторон наблюдают. Если тяп-ляп делать, хорошей судьбы не жди. Или живые проклянут, или мертвые.
– Вот был у меня случай, – Юрий макнул сосиску в смесь майонеза с кетчупом. – Андрюха знает… Я ж как из армии дембельнулся, пошел на стекольный завод, но его быстро прикрыли. Знакомый позвал в граверку работать. Ну, думаю, попробую, чем черт не шутит. Стал учиться у Василича, сперва на ручника-портретиста. И тут вдруг приносят мне фото негра…
– Афроамериканца, – поправил Андрей, вяло ковыряя вилкой в тарелке.
– Чернокожего, короче, – буркнул молодой гравер. – Я, как обычно, картинку перевел, делаю. Выходит редкостная фигня. Лицо с камнем сливается. Плюнул, переполировал, взялся по-новой. Еще хуже! Мужики ржут, наперебой советуют: "Бери мрамор! Черное на белом выигрышно смотрится!" А как я белый мрамор в черный перекрашу?! Весь день мучился. И так, и сяк. Домой уехал злющий. Идей в голове – ноль. А ночью снится мне этот негр. Стоит на морозе, под деревом, в дубленке и шапке-ушанке, снегом любуется… "Лублу зима, – говорит, – сдэлай штоб зима было!" Я проснулся, пот по лицу градом. Утром в граверку прилетел, камень погладил, лоб перекрестил и давай рубить без перекуров. Пять часов корячился, но мужик этот один в один как во сне вышел. Василич увидел и ну орать: "Ты, бл.ть, охренел?! Над покойником издеваться вздумал?! Переделывай