остановите! – кричала Жанна.
Майор управлял машиной, сведя брови практически в единую линию, лихо закручивая повороты там, где этот военный вездеход встретил бы затруднения.
Мы бились головой о внутреннее «убранство» этого царского вида транспорта. Жёсткие сиденья били по заднице, когда мы падали обратно.
– Куда мы едем? – спросил я.
Майор молчал, но его устремлённые вперёд карие глаза давали понять, что мы едем в какое-то определённое место. Он что-то искал.
Я решил расслабиться: положил голову на боковое стекло, и меня тут же ударило об него, когда машина налетела на очередную кочку. Я снова сел ровно. Девочка сидела, как примерная школьница: руки сложила на коленках, сведённых чуть внутрь, лицо сквозь слой грязи бледное, глаза блестят. Угасла последняя искра надежды найти родителей. В её сознании происходили глубокие перемены, которые я не мог понять. Моё же сознание находилось в полном отлёте, единственным внятным чувством была радость от того, что мы выжили. Чувство, что мироздание смотрит на меня всегда во мне присутствовало, просто я отгонял его, смеялся над ним, как над бреднями суеверных бабок, но оно жило, таилось и давало о себе знать, когда набор случайных обстоятельств складывался так, что я в чём-нибудь оставался в выигрыше, не ударив пальцем о палец. Правда, такое случалось не часто.
На этот раз идея вырвалась из-под давления. Идея. Великая вещь. Она может заставить человека свернуть горы. Другой вопрос, что эти горы могут осыпаться другим на головы.
Именно тогда я принял свою миссию – катясь в военном броневике по неровным ухабам севера Русской равнины. Искренне, до конца, без сомнений. Я убедился в том, что избран. В моей голове до конца оформился План. Контур будущего человечества. И реализовать этот План могу только я.
Я привык зажимать себя в общественные рамки, хотя внутренне с ними никогда не был согласен. То, что я считал рациональным, другим могло показаться ужасным, непростительным. Преступлением. Эти ядовитые осколки общественного давления ещё сидели в моей голове, но уже не оказывали решающего влияния на моё поведение.
«Худо или бедно…», – начал я рассуждать про себя, как машина заломила крутой поворот, и мы с Жанной стукнулись головами. «Худо или бедно, мы выбрались. Мы живы. Что ещё остаётся людям, оставшимся одним из миллиардов? Восстановление рода человеческого. Это естественно. Теперь мы не просто народонаселение и демографический показатель – мы фундамент будущего.» Что мне мешало осознать себя уникальной личностью и начать делать что-то хорошее для себя и общества раньше, я не знаю. Наверно, чувство никчёмности, ведь в массовом обществе все эти толпы людей – просто ресурс: оттуда зачёрпывают, как ковшом, просеивают: может что блеснёт и ссыпают обратно. С них собирают налоги и берут свою цену компании, продающие товары, которые им не нужны. Продумывают, организовывают, творят лишь 20 процентов людей, остальные на подхвате – обрезанные со всех концов эмбрионы личностей, необходимые для совершения мало связанной