клеенчатой обложке – посланием из вечности, как выразился герр Фишер. Блокнот рвали безжалостно, с силой, из корешка торчали обрывки серых суровых ниток. «Вечером погружусь в океан поэзии», – мысленно иронизировал Роберт.
Но ирония-иронией, а некий душевный трепет все же ощущался. Наверно, это случилось бы со всяким нормальным человеком, соприкоснувшимся с историей. И Роберт, типичный рациональный продукт двадцать первого века, должен был самому себе в этом признаться. Он был нормальным человеком, просто не любил демонстрировать чувства напоказ. Чувства, демонстрации которых от него ждали изначально и как бы подталкивали к этой демонстрации. Он не выносил никаких манипуляций собой.
* * *
Возвратившись домой, Роберт, не откладывая, начал знакомиться с творчеством своего деда. Немецкий, благодаря бабке Алме, он знал неплохо.
Солнце безжалостно ко всему живому,
К человеку безжалостно оно вдвойне.
Втройне безжалостно – к солдату чужому,
Побежденному в этой войне.
С первым лучом – прячется все живое,
Куда же нам спрятать свои раны и боль?…
Грезя прохладой, лесной и речною,
Бредем на карьер – добывать соль.
Ну, это, конечно, поэтический образ, учитывая, что деду удалось пристроиться при кухне… Хотя… Может, это, так сказать, ранний период творчества?
Стихов было немного, не больше трех десятков. Одни длиннее, другие короче, из пары строф. Больше, наверно, не поместилось – в блокноте было всего двадцать листов. Господин Фишер сказал, что блокнот разорвали пополам. Либо дед другие свои стихи хранил в памяти, либо его творческий потенциал был невелик.
Да, не Гёте, однозначно. Хотя Роберт – тот еще ценитель поэзии! Имя еще одного немецкого поэта всплыло в памяти – и не Гейне, точно. Вот если бы речь шла о латышских поэтах, он вспомнил бы больше имен, все же в латышской школе учился.
Роберт бегло дочитал тетрадочку до конца: описание пейзажа (ну уж и пейзаж, сохрани, Господи!), выплеск эмоций (тоска по дому, чувство безысходности).
Если ад существует, то мы в аду:
Пекло. Песок на зубах, соль на коже.
И с раскаленной сковороды
Пустыни – не выбраться мне, похоже!
Пейзажа все же было больше. И – вот странность – любовная лирика отсутствовала совсем!
Что теперь делать с этим блокнотом? Не в музей же его нести? Детьми он еще не обзавелся и в ближайшем будущем не собирался, чтобы оставлять в назидание потомству. Роберт пока положил блокнот в нижний ящик письменного стола.
А вечером заглянул на огонек приятель-сосед Эрик, и Роберт предложил ему познакомиться с литературным наследием дедушки – немца, о существовании которого сосед до сей поры от Роберта и не слыхивал. Эрик был с поэзией на более короткой ноге. Во всяком случае, мог прочесть девушке при знакомстве несколько стихов подряд из школьной программы без запинки. Роберту не то чтобы была интересна