нам продолжить разговор.
– Он сказал, – стараясь говорить еле слышно и глядя в смуглое нахмуренное лицо Люка, – сначала «изнасилует», а потом «прикончит», понимаешь?
– Арнольд, прекрати играть со мной в шарады! Какая разница, что он сказал сначала, что – потом?
– Разница в том, что детей сначала убивали, потом насиловали.
– Очередность слов? Серьёзно? ЭТОМУ ты придаёшь значение? Послушай, девочка, это тебе не кражи мелкие расследовать, да редкие убийства пьяных бродяг. Здесь всё куда серьёзнее, и эта сволочь, – он кивнул головой в сторону Дарка, – переиграет тебя в этой твоей словесной шараде на раз-два, если будешь обращать внимание на такие глупости.
– Уходи, Люк. Мне нужно допросить подозреваемого. Одной.
К окну отвернулась, медленно выдыхая, собираясь с мыслями, ожидая, пока закроется за Томпсоном дверь. Усмехнулась, увидев небольшую толпу людей в грязной, рваной одежде не первой свежести. Они громко о чём-то разговаривали, передавая друг другу одну сигарету и нетерпеливо поглядывая на окна полицейского участка. Как шутил Люк, это была свита нашего короля с катакомб. Дежурили здесь день и ночь с тех пор, как несколько человек буквально ворвались в участок и потребовали допросить их по делу Дарка.
– Они тебя любят.
– А другие, – он равнодушно плечами пожал, – ненавидят.
Он говорил про другую толпу, ту, которая состояла из людей обеспеченных, из представителей церкви, местного правления и бизнесменов, пришедших с транспарантами и требовавших казни Живописца. Они кидались камнями и палками в окна, выкрикивая лозунги и ругательства.
– И тебе безразлична ненависть этих других?
Края чувственных губ дернулись кверху, будто он хотел улыбнуться.
– Мне и их любовь безразлична.
– А что насчет этих? Они стоят здесь несколько часов подряд.
На этот раз усмехнулся он.
– Им просто больше некого любить.
– А разве человеку обязательно кого-то любить?
Спросила и замерла – его взгляд изменился, потяжелел, став свинцовым.
– Чтобы не скатиться в самую бездну – да. А вы никого не любили, мисс Арнольд?
Пожала плечами, отводя глаза.
– Почему не любила? Папу…маму. Как все.
И снова ухмылка исказила его рот, и я прикусила губу – в черных глазах холод появился, и желваки заходили на скулах. Невольно засмотрелась на его лицо. Запоминающееся, необычное. Хоть черты и правильные, но нет ощущения смазливости, скорее, мужественность в каждой линии. Прямой нос, ровные темные брови, губы…чувственные. Почему-то это слово пришло на ум. И глаза…чёрные глаза, в которых будто сама бездна затаилась. Он ими насквозь прожигал, казалось, особенно когда заходил в кабинет, хоть и закованный в наручники, но как к себе домой, по-хозяйски и медленно, чертовски медленно разглядывал меня с ног до головы. Молча. Уверенно. Так, будто искал, что во мне изменилось за ночь…или будто имел право так на меня смотреть. Взгляд, от которого в жар бросало,