же мажоров, как и Погодин). Те, в свою очередь, строгой профессуры сторонились с некоторой опаской. Теперь же, под градусом, все смешались в самых неожиданных комбинациях.
Сам виновник торжества, уделив гостям достаточно внимания, занял стратегическую позицию в относительно уединенной части сада и не без удовольствия озирал происходящее. В этом укромном уголке его и настиг Иван Замятин, тоже приглашенный в качестве хорошего приятеля. Из всех собравшихся он один выбивался из стихийно возникшей гармонии.
Замятин был сам не свой. Мирослав заметил это еще при рукопожатии, когда прибывший гость уныло буркнул «поздравляю», прозвучавшее как «соболезную». Обычно легкий и непринужденный, он был замкнут. Всегдашний румянец и здоровый цвет лица сменились бледностью, которая на фоне задорного английского газона отдавала даже несколько болезненной зеленцой. Не нужно было обладать даром особой проницательности, чтобы понять – Ивана Андреевича что-то тяготит и гложет. Погодин же этим даром обладал. А после недавнего путешествия в Тибет и вовсе стал интуичить сверх всякой человеческой меры. Случилось это не вдруг. Его интуиция постепенно и не явно для него самого стала раскрываться все новыми гранями. Одна из них проявилась в том, что иногда, едва взглянув на человека, Погодин четко понимал, что откуда-то знает о нем больше, чем тот сам о себе.
– Рассказывай, Ваня, – без лишних прелюдий начал он, лишь только Замятин опустился в плетеное кресло по соседству, а официант, вышколенный в первоклассной кейтеринговой службе, удалился, поставив на столик рядом с ним ледяную водку и закуски.
Тут-то Иван Андреевич и посвятил его в предмет своих переживаний, будто только и ждал момента, когда кто-нибудь согласится разделить с ним душевный груз. Будто только за этим и пришел. Все выложил, как на исповеди. Да и с виду походил на кающегося грешника – смотрел все мимо, наискось, кивал тихонько в такт собственным недодуманным мыслям.
– Понимаешь, они мне сниться уже стали, и мать, и дочка, вот до чего дошел. Поначалу вроде было дело как дело. Ну как… Детей, понятно, жалко больше всего. Так ведь не первая она с балкона сиганула. У нас сейчас процент детских самоубийств такой, что… – Иван Андреевич махнул рукой, будто морок отгонял, и снова затих, поник, кивнул чему-то.
– Эк как тебя проняло, – констатировал Мирослав, сочувственно разглядывая кислую мину собеседника, но мысль продолжить не успел.
– А тебя бы не проняло? – Вскинулся майор. – Каждый день она ко мне приходит, мать. Каждый! И в глаза все глубже и глубже заглядывает. До печенки меня уже пробуравила. А мне-то тоже на нее смотреть приходится, и всякий раз, когда я снова вижу этот потухший, выцветший взгляд, мне кажется, что он затягивает меня как болото в другую, не мою жизнь. Туда, где холодно, одиноко и жутко. Не знаю, в общем, как объяснить, но иногда мне кажется, что даже чай или вот… водка, – он кивнул в сторону ведерка, – в другой, в ЕЕ жизни обретают непривычный