отказался. Неужели ты не понимаешь, что на «передке» нет романтики, а там мясорубка! Соглашайся! Не пожалеешь! Не забуду о наградах и об очередном звании… Ну, подумай хорошенько. Я тебя не обижу…
– Нет, товарищ генерал, я не умею чистить сапоги, а умею воевать. – Сказал как отрубил.
– Почему? – У него высоко взлетели лохматые с проседью брови и долго не опускались.
– Я поклялся друзьям воевать вместе.
– Да на твоем месте любой твой друг не отказался бы!
Так я оказался на «передке» вместе с моими однокашниками. Я обратился к полковому комиссару, чтобы он помог мне побыть рядовым, так как я стесняюсь командовать солдатами, по возрасту годными мне в отцы, объяснив, что хочу сначала «нанюхаться пороху». Моя просьба была удовлетворена – лейтенантов хватало. Знал ли я, что иду навстречу смерти? Знал. Воображение еще не представляло конкретной картинки, увиденной на дне балки в фиолетовом свете ракеты… Но непостижимое существо человек! Окажись я сию минуту за тысячи километров от этой балки в моем цветущем кишлаке Бричмулла на Чаткале – снова пойду-побегу в военкомат стучать кулаками, чтоб отправили сюда. Вот ведь штука: и умирать не хочется, и жить невмоготу, если нечиста совесть. Истерзала меня в шахте мысль: а что я стану говорить, когда кончится война? Что в тылу тоже были нужны кадры, особенно на шахтах оборонного значения? Нужны. Да каждому не объяснишь, всем не докажешь. Девчонок и тех берут на фронт… Но как не хочется погибнуть! Как невыносимо страшно стать трупом в балке, освещаемой фиолетовым светом ракеты…
На этой мысли меня оборвал Суворов, которому, видимо, тоже не спалось.
– Что, Мансур? – спросил он. – Трусишь? Как под дых ударило. Да ладно, не стесняйся, – подмигнул он. – Все трусят.
Я честно признался, что ничего подобного за ребятами не заметил.
– Дык виду не показывают, – добродушно объяснил Суворов и опять мне подмигнул заговорщически. – И ты не показывай. Держи хвост пистолетом!
Мне стало интересно: Суворов лет на семь меня старше, до войны служил в кадровой, в Первом Московском полку, и воевал с первых дней, даже орден
Красной Звезды уже был у него, и я спросил: неужели и он трусит?!
– А по-твоему, я жить не хочу? – Он улыбнулся. – Да что поделаешь, Мансурчик, «мы их не звали, а они приперлися» (слова популярной песни), пространство им подавай! Наше с тобой. Сверхчеловеки они, понимаешь? Мы им годимся разве что сапоги чистить. Как тебе это? Один разговор с такими – драка. Масштабная драка. Не в стороне же стоять… Уж тут боись, не боись…
Рассветало. Немецкие пулеметчики притихли. И ракет не стало – ночь кончилась.
– Ну, пойдем, провожу тебя, – сказал Суворов.
Ячейка наблюдателя была хорошо замаскирована. Суворов поглядел в перископ, подвинулся, уступая мне место, и какое-то время стоял так, задумавшись.
– Метров триста до них, – сказал он. – И солнце им в глаза.
Потом пожелал ни пуха ни пера и ушел.
Солнце