исподлобья посмотрел на меня, уже догадываясь, что откажусь.
И я не обманула его ожидание:
– Не надо, вот еще! Мне семнадцать, скоро будет восемнадцать. Но та маленькая обиженная девочка, что живет глубоко во мне, просто вопит: держись от него подальше, он плохой! Надеюсь, я тебе все доступно объяснила? – это было неправдой, вернее, не совсем правдой, но надо же мне как-то от него отбиться? Пусть обижается, это лучше, чем напрасно вздыхать под луной.
Он поднялся. Постоял передо мной с опущенной головой, потом сдавленно проговорил:
– Прости меня. Я не думал, что тебе было так больно и обидно.
Я усиленно закивала:
– Да, ты очень редко думал о чувствах других людей. Особенно тех, кого обижал и над кем откровенно издевался. Главное, чтоб тебе было хорошо и весело. Так что лучше иди своей дорогой. Встретишь еще ту, которой ты никаких гадостей не делал, вот для нее и станешь самым лучшим. А я вот такая. Злопамятная.
Он потеряно посмотрел на меня, потом повернулся, весь как-то поникнув, и вышел. Мне было его жаль, все-таки дружим мы давно, но что делать? Надеюсь, этот разговор заставит его хоть о чем-то задуматься, а то идет этаким победителем по жизни, по сторонам не глядит, а уж под ноги и подавно.
Немного подождав, встала, прошла к калитке, снова основательно ее закрыла и вернулась в дом. Мама была на кухне. Едва я зашла, она воскликнула:
– Доча, так это он испортил твое платье! А ты сказала, что упала! Я еще на тебя так сердилась, а это вовсе и не твоя вина была! Почему же ты ничего мне не сказала! Я бы этого охламона!.. – и она многозначительно посмотрела на веник – опасное оружие в руках разозленной женщины.
Эх, что же это я! Ведь если я слышала разговор родителей, сидя на качели, то и на кухне слышно все, что говорится там! Пришлось срочно искать отмазки:
– Мама, ты мне сама с младенчества внушала, что ябедничать нехорошо! Вот я и не ябедничала!
– А рассказать о том, что тебя обижают, это вовсе не ябедничество!
– А что же это? – я обняла маму за плечи и потерлась щекой о ее плечо.
– Откровенность, – она погладила меня по голове, как маленькую.
– Извини, мама, но огорчать тебя для меня хуже горькой редьки. Да и вряд ли ты стала бы портить отношения с соседями из-за такой ерунды.
– Если мою дочь обижают, это вовсе не ерунда! – твердо заявила любящая мамочка.
– Мама, уверяю тебя, Вадька уже горько о том времени пожалел. Думаю, сейчас он бы согласился быть в свое время многократно поротым, чем выслушивать от меня упреки в давно прошедших шалостях.
Она грустно усмехнулась.
– Да, это так. Наверняка он сейчас проклинает свое глупое озорство. Но тебе его вовсе не жаль?
– Нет, – я активно потрясла головой. – Он мне не нравится. Он чужой. Он неплохой в целом парень, но совсем чужой. За тобой ведь многие ухаживали, у тебя такого чувства не бывало?
Мама чуть сдвинула свои красивые ровные брови.
– Не помню. Никогда парней не делила по столь странному принципу. Мне было как-то ближе «нравится – не нравится». Чужой? Не помню.
– Ну,