позвал отец, стоя у подножия лестницы.
– Иду, папуля, – крикнула она в ответ.
Калла накрасила губы ярко-красной помадой, причмокнула ими, чтобы помада ровнее легла, и пустила воду в раковину – смыть крохотные черные волоски, осыпавшиеся во время стрижки. В последний раз взглянула на модель в журнале «Харперс базар», брошенном на подоконнике. Фотография длинной, тощей, томно курящей сигарету парижанки, чью шикарную короткую стрижку она попыталась скопировать, имела мало общего с отражением американской итальянки в зеркале, ну и что? Калла не привереда и уж точно не француженка. Она захлопнула журнал.
Утреннее солнце заливало кухню дома Борелли, как включенные на полную мощность софиты заливают светом сцену. Вкусно пахло сладковатым томатным соусом, кипевшим на плите.
Сэм Борелли стоял над сковородкой с лопаточкой в руке, наблюдая, как пара свежих яиц томится в булькающем соусе. Яйца по-венециански. Через плечо у него висела прихватка. Сэму было уже под восемьдесят, и годы здорово обобрали его по части осанки и волос, но черные-пречерные глаза и неаполитанские черты, особенно густые брови, были такими же выразительными, как и в пору его юности.
Войдя в кухню, Калла покружилась:
– Ну как тебе?
– Хорошо.
– Я сама подстриглась.
– Ты не должна сама себя стричь. Это все равно что самой мастерить себе автомобиль.
– Мне некогда ходить по салонам красоты.
– А ты найди время.
Сэм тревожился за Каллу. Она была совсем не такая, как его старшенькие, Елена и Порция, которые ставили внешность во главу угла и для которых замужество и материнство – прежде всего. Калла будто перепрыгнула через несколько ступенек, когда дело дошло до женственности. Для младшей дочери Сэма естественным было оставаться бескорыстной и думать о себе в последнюю очередь. Но, как ни трудно было поверить в это, Калле исполнилось уже двадцать шесть, годы испарились стремительно, как утренний туман, и отец Каллы знал, что скоро дочка выйдет из того возраста, когда еще не поздно замуж. Сэм думал о том, что пора бы ей уже найти кого-то, полюбить и строить с ним будущее. Но это в нем отец волновался, а не художник. Художник был уверен, что Калла на правильном пути.
– И как это ты отважилась сама себя стричь?
– Ну я же стригу парики в театре. Вот я и подумала – что в этом трудного?
– Парики – не живые волосы.
– Так на живых даже лучше тренироваться. Если что не так сделаешь – отрастут.
– Жаль, о моих такого не скажешь, – вздохнул Сэм, потирая лысину.
– В Париже это сейчас самый писк. Называется «французская шапочка».
– Но мы в Саут-Филли.
– Может, нам не помешала бы толика «левого берега»[23] на наших делавэрских берегах. – Калла взяла со стола газету. – И как рецензия?
Сэм не ответил. Когда он ставил пьесу, то не спал в ночь после премьеры и ужасно переживал о рецензиях.