справедливый, но сурьезный». Смысл девиза был столь глубок, что Пушкин, размышляя над ним, не заметил, как кончилась гроза.
Михаил Аркадьевич выдохся и стал прежним: в меру мягким и свойским.
– Алексей, тебе не стыдно?
– Нет, не стыдно, – сказал Пушкин и нарочно зевнул.
На него безнадежно махнули рукой.
– Вот, господа, ну что поделать с такой безобразной ленью? – спросил Эфенбах, обводя взглядом своих подчиненных. Каждый из чиновников имел на этот счет свое мнение. Особенно Акаев, который не мог понять, для чего Пушкин не скажет правду.
Настал момент, когда пора было идти на мировую.
– Михаил Аркадьевич, вам не любопытно узнать мой вещий сон?
Эфенбах в печали подпер щеку.
– И что же тебе привиделось?
– Преступление, которое случится. Произойдет сегодня. Или завтра.
Несмотря на мелкие странности, а у кого их нет, Михаил Аркадьевич был человек умный, умел отличать, когда ему хотят сказать нечто важное.
– Неужели? – сказал он без всякой иронии. – Какое именно?
– Будет ограблен очередной, пятый по счету состоятельный господин, – ответил Пушкин. – Я знаю… Точнее, могу предположить, где это случится.
– Какой пятый господин? – не до конца понял Эфенбах.
– Очередное ограбление из разряда тех дел, что так старательно прикрывает локтями Василий Яковлевич, – Пушкин кивнул на Лелюхина, который сидел с невозмутимым видом.
Нюх полицейского никогда не подводил Михаила Аркадьевича. Он почуял, что ему преподносят нечто важное.
– Каким образом… – начал он и осекся: – Нет, позвольте… А почему пятый ограбленный? У нас же три дела.
Дверь с грохотом распахнулась, в кабинет ворвался господин невысокого роста, невзрачный, сухощавый, с седыми усами и, как говорили, «с какого-то черного цвета гарнизонной физиономией», в полицейской форме и погонах полковника. Появление его заставило чиновников встать, а Эфенбаха замереть по стойке «смирно».
– Господа, беда! – страшным шепотом сообщили им вместо приветствия.
В воздухе зазвенела струна, которая всегда звенит в самый неподходящий момент. Никто не знал, что случилось, но каждый наверняка мог предсказать, что в этот миг тихое предпраздничное течение жизни закончилось. О нем можно забыть. Теперь начнется та самая суматоха, какая порой случается в полиции по делу или на всякий случай, чтобы показать высокому начальству радение и старание. Что случилось, неизвестно, но радостям конец. Это и пропела невидимая струна.
Такое приятное известие мог принести только один человек: обер-полицмейстер Москвы, беспощадный хозяин улиц Александр Александрович Власовский. Ближайшее будущее не сулило сыскной полиции ничего хорошего.
Ступая по мраморной лестнице, покрытой мягким ковром, к четвертому, самому лучшему номеру, Сандалов отгонял дурное предчувствие тем, что выбирал причину, по которой осмелился беспокоить