Худая, костистая, с пепельного цвета волосами, в которых пробивалась уже первая седина, она недовольно зашевелила ноздрями своего острого длинного носа и гневно осведомилась у мужа:
– Чему ты смеёшься? Твой отец умирает!
Лев опасливо завертел головой, уловил злую насмешку в глазах Юраты и, ничего не ответив, молча махнул рукой.
В горнице снова воцарилось тягостное молчание. Вдруг Шварн, стоявший у окна, возгласил:
– Всадники скачут! Альдона, там твой брат, Войшелг! Вон я вижу его чёрную рясу!
Бирич[51] у крыльца воскликнул:
– Великий князь Литвы Войшелг!
Шварн, словно мальчик, выбежал из горницы. Ничего в этом юнце не было от великого князя, будто какой простодушный отрок спешил навстречу товарищу своих детских игр и беззаботно радовался, вмиг отбросив прочь все свои горести и печали. Красавица Альдона, мгновенно оживившись, пошла за ним следом. На лице Юраты появилось выражение досады.
– Да, непристойно, – сощурившись, с издёвкой качнул головой Лев. – Рази тако великий князь себя держать должон? Ты бы, матушка, поучила его малость розгами.
Юрата недовольно прикусила губу, боярин Лука, не выдержав, фыркнул, Добрава Юрьевна осуждающе сдвинула брови.
Вскоре на пороге палаты появился князь Войшелг, сын Миндовга. Поверх дощатой брони[52] на нём была чёрная монашеская ряса. Отбросив назад куколь[53], литвин по очереди поздоровался и облобызался с князьями.
Было что-то твёрдое, решительное и в то же время смиренное в чертах этого человека лет тридцати, с густо поросшим светлой бородой сухощавым лицом и свинцово блестящими глазами, такое, что люди, слышавшие о прежних и нынешних его делах, ни на миг бы не усомнились: всё сказанное про него – правда.
Лет десять тому назад князь Миндовг дал в удел сыну захваченную им Чёрную Русь[54] – городки Новогрудок и Слоним. В городках этих Войшелг принялся свирепствовать, как дикий зверь. Самый вид крови веселил его и забавлял, он наслаждался убийствами и муками жертв. Но вдруг нежданно сделался кровавый язычник добрым христианином, покаялся в грехах, постригся в монахи и пришёл во Владимир, к отшельнику Григорию Мудрому. В молитвах и странствиях по святым местам проводил время Войшелг до тех пор, пока год назад не сведал он об убийстве в Литве своего отца Миндовга. Тогда, отринув на время монашескую жизнь, поклялся он отомстить убийцам. С мечом в деснице явился Войшелг на родину, и там, единодушно признанный великим князем, истребил великое множество людей, называя их предателями. Карал и виновных, и невинных, не разбирая, где правда и где ложь. Всегда и везде ходил он в чёрной рясе поверх доспехов или мирской одежды, за что прозвали его «волком в шкуре агнца».
Вот такой человек стоял теперь перед Львом, он говорил, что прослышал о тяжкой болезни своего «второго отца» и приехал свидеться с ним, может статься, в последний раз на этом свете. Лев не верил ни одному слову Войшелга, за внезапным приездом его видел он происки честолюбивой мачехи.