Чиколев ему подмигнул. Он всегда был с тараканами, этот Чиколев, хитроглазый.
– Встать! – скомандовал Д.
Но Митюков затрясся и остался на корточках. Д. пнул его ногой, Митюков опрокинулся на пол, вскочил и бросился бежать. Д. выстрелил куда-то вверх, знал, что сейчас Митюкова схватят, приведут, и придется застрелить его. В те дни расстреливали дезертиров, но Д. понял, что застрелить не сможет, и тут же подумал, что бойцов не хватает, а сейчас главное – удержать Пулково, Пулковскую высоту, предупреждал штаб. Если не удержат, его самого расстреляют.
Привели Митюкова. Он дрожал. Лейтенанту было жаль его больше, чем Чиколева, тот продолжал усмехаться. Митюков что-то быстро говорил, и политрук говорил – это была пантомима, от их слов ничего не зависело, так же, как и от лейтенанта.
Они тоже понимали это, они видели не своего застенчивого лейтенанта, а каменно-угрюмого исполнителя высшей воли. В глазах его было темно, он сказал голосом, не требующим ответа:
– Как же так, Митюков, что ж ты наделал, ты же хорошо воевал?!
Наверху истошно завыло, все бросились на землю. Один Д. все так же стоял. Тяжелая мина разорвалась между деревьев, попадали ветки, закружилась листва. Политрук остался лежать. Чиколев и Митюков понесли его в вестибюль.
У дверей в зал происходил какой-то скандал. Там перегородил вход бойцам и саперам старичок в синем халате. Младший лейтенант Осадчий оттаскивал его за отвороты. Все ругались. Какая-то девица, тоже в синем халате, оттолкнула Осадчего, прижалась к высоким красного дерева дверям. Лейтенант спросил, в чем дело. Его никто не слушал. Он поднял руку, увидел в ней пистолет, выстрелил в окно. Осадчий доложил, что надо через залы подтаскивать мины, а старик не дает, полы бережет, немцев ждет.
– Знаете, что он говорит?
– Что? – спросил лейтенант.
Осадчий толкнул старичка:
– Давай повтори.
– И повторю! – закричал старичок, глаза его горели решимостью. – Не пущу!
Он прижался к дверям, еще шире раскинул руки.
– Не дам! Взорвать дворец! Это не военный объект! Не имеете права!
– Нет, ты повтори, для кого бережешь, – угрожающе сказал Осадчий.
– Да, немцы не позволят себе такое, они культурные люди.
– Слыхал? Фашисты – культурные! Они книги жгли! Осадчий скомандовал, саперы оторвали старика от дверей, высадили их с треском, и перед ними распахнулся зал, освещенный электричеством. Узорчато-зеркально блестящий паркет, хрустальные люстры, канделябры… Выложенные бронзой следующие двери открывали анфиладу зал. Зрелище показалось лейтенанту волшебно-призрачным. До сих пор дворец был для него лишь укрытием от обстрелов.
Осторожно лейтенант двинулся по вощеной глади паркета. Вспомнился жаркий день, когда отец привел его в эти просторы парадного золота, и они, надев войлочные туфли, ходили с экскурсией.
Грязные следы солдатских сапог отпечатались, налепили мокрые листья, сквозь все узоры тянулись глубокие царапины.
– Ваши люди тащили здесь ящики, – старик показал на борозды. –