была уверена в этом.
Но когда я захлопнула дверь и сползла на пол, за створкой не раздалось ни звука. Подышав и успокоившись, я осторожно потянула ручку, выглянула наружу. Двор был пуст.
А через час, когда я уже подумывала сшить себе платье из старой занавески, Линк увидела на пороге корзину с моей одеждой. Сверху белел листок.
«Уезжайте. По-хорошему».
– Кажется, нам снова угрожают…
Я задумчиво повертела бумагу. Линк посмотрела вопросительно.
– Нужно купить замок, – решила я.
Желание… Духи, я и забыл, что это. За семь лет я о многом забыл. Потому что лучше забыть, чем постоянно мучиться от невозможности получить то, что хочешь. Я хотел жить, просто жить. Чувствовать… Но… забыть. Надо забыть.
Первый год был самым сложным. Смириться с потерей всего оказалось невыносимо трудно. В Дейлиш я практически приполз. Вошел в дом и упал, словно зверь забился в нору. Правда, назвать домом эту развалину язык не поворачивался: стены, крыша и рухлядь, давно никому не нужная. Но рядом был гейзер, и я верил в его силу. Лишь эта вера помогала продержаться. Вставать по утрам, пытаться восстановить и обустроить дом, находить еду, есть… Подниматься после очередного приступа агонии, что сваливала меня постоянно. И каждый раз я думал, вот он – последний. Больше не выдержу. И каждый раз – выдерживал… Я выработал правила, позволяющие увеличить периоды между приступами.
Не разговаривать с людьми.
Не испытывать сильных эмоций.
Не менять распорядок дня.
Никаких чувств и желаний.
Никаких женщин.
Яркие и сильные эмоции неизменно провоцировали приступ, это я понял довольно быстро. И исключил их все. Лучше не чувствовать ничего, чем выть от боли. Ни одна эмоция не стоит такой расплаты.
Семь лет у меня получалось. После первого года отрицания и жалости к самому себе пришло отупение и почти равнодушие. Да, я жалел себя. Наверное, это стыдно, не знаю. Я жалел себя, забившись в подвал, чтобы соседи ненароком не услышали вой. Жалел того человека, кем был когда-то, и позорно его оплакивал. Вот такое недостойное поведение наследника великого семейства Лангранж.
Впрочем, к ним я уже не имею никакого отношения. Я добровольно отрекся от семьи, связи рода и Духов предков. Шерх Хенсли – так звали целителя, что посоветовал пожить возле гейзера. Он был единственным, кто вообще хоть что-то посоветовал. Кто пустил меня на порог. Стоило узнать о моей проблеме, и двери целительских и лекарных захлопывались с неимоверной скоростью. Я их даже не винил. Другой я, тот, что был лучшим учеником академии, подающим надежды, талантом, гордостью и прочее, тот я – тоже не пустил бы на порог запечатанного. Может, побрезговал бы, а может, испугался. Все знают, чем грозит такой пациент. Нестабильный псих, что способен уничтожить не только себя, но и окружающих.
Меня сторонились и боялись, я помню это выражение на лицах – ужас, презрение, брезгливость… Словно запечатывание – это заразная болезнь. Впрочем, кто-то верит и в это. Боятся. Никто