беседовать с девочкой, к коже которой постоянно хотелось прикасаться и, свернувшись, лежать на ее коленях…
А тот мальчишка из другого лета, его недруг, какое имя он носил? Они враждовали только потому, что каждый претендовал на роль лидера летнего лагеря. Кто из них победил в той странной борьбе, так похожей на страсть? Глеб никак не мог вспомнить этого. Да это больше и не имело значения…
Глава 5
Слоняясь среди гостей, Женька и не скрывала того, что непривычная злость нарастает в ней, заставляя поеживаться, как от колючей шерсти, раздражающей кожу. Им так хорошо тут втроем, ну, вчетвером, считая Огарка. А сейчас чужие люди в доме, который тоже пока не стал родным. А вдруг стены впитают не ту ауру? И опять Светлане придется обходить со свечкой все комнаты, все углы, нашептывая что-то, наверное, уговаривая дом принять и полюбить их. Или, по крайней мере, дать им наконец пожить спокойно.
Последние три года в старой квартире были похожи на кошмар. Ожидание переезда, который, как линия горизонта, с каждым днем уползал дальше и дальше, наэлектризовало все: истертый палас на полу большой комнаты (в другой не было ничего, голые доски), ручку древнего холодильника «Памир», одежду, ладони… Их било друг от друга током. Тесно, так тесно!
А еще в старой квартире умирала бабушка, в одночасье, после инсульта, превратившаяся в другого человека. Не в человека даже, а… Женька не могла подобрать слова. Обычно таких сравнивают с растением, но растение ведь не мажет стены калом, не пытается сбежать из дома на ночь глядя, чтобы заставить всех троих побегать по морозу, не ест вилкой суп…
«Но ведь она – живая», – уговаривала себя Женька после очередного приступа ненависти, заставлявшей ее кричать бабушке, изорвавшей на клочки ее учебники: «Чтоб ты сдохла! Один вред от тебя!» А та не понимала и улыбалась через окно уходящему солнцу, может быть, уговаривая забрать ее с собой. И у Женьки лицо горело до того, что кожа, казалось, вот-вот лопнет: «Она ведь живая, нельзя так…»
Рената влетала в эту угрюмую квартирку, как светлая фея. За ней тянулась гирлянда забавных эпизодов, которые она весь день собирала для дочери. И для выжившей из ума матери. Женька могла поклясться, что веселый голос Ренаты пробивался в сознание бабушки. И та улыбалась уже осмысленно, получая удовольствие от общения с дочерью, способной смеяться…
– Я хочу быть такой, как ты, – признавалась Женька не раз. – Приносить с собой свет… Но у меня не получается.
– Ты лучше меня! Умнее, красивее. – Рената произносила это так убежденно, что дочь начинала верить.
И они опять припадали друг к другу, не для того, чтобы подпитаться энергией, а напротив – с желанием поделиться.
Потому-то сейчас Женьке было так обидно за мать: напустила в дом чужих людей, старается угодить им, понравиться… Зачем это ей? Она и так лучше всех. Убеждение в этом с годами только усиливалось, хотя Женька не раз читала, будто своих матерей любят только в раннем детстве. Но Рената по-прежнему оставалась смыслом ее жизни, и, когда матери не было дома, Женька