он все-таки напакостил! Нет, он все-таки изгваздал ковер!
Начинается общесемейный скандал. В качестве свидетеля мать призывает отца. Отец приходит и становится у двери. У него лицо “некогда красивого” человека. Однако красота эта сильно поблекла от излишнего долготерпения. В последнее время отец решил освежить свой облик кое-какими модными штрихами вроде эспаньолки и ботинок из телячьей кожи.
Мать тычет в следы, которые в виде аккуратных полумесяцев тянутся от двери к братниной кровати. С кровати свешиваются злодейские ноги Карлтона. Ужасающе грязные орудия преступления все еще на нем.
– Ты видишь, – обращается мать к отцу, – ты видишь, как он ко мне относится?!
Отец, здравомыслящий человек, предлагает Карлтону немедленно привести все в порядок. Но мать считает, что этого мало. Ей нужно, чтобы он в принципе понял, что так себя не ведут.
– Разве я многого требую? – кричит она. – Я не требую, чтобы он отчитывался, куда ходит, не требую, чтобы он объяснил, с какой стати нашим домом вдруг заинтересовалась полиция. Я требую только одного: чтобы он не пачкал ковер! Больше ничего!
– Давай-ка убери эту грязь, – советует Карлтону отец.
– И все, да? – не унимается мать. – Значит, он сейчас приберется, и мы тут же его простим, так, что ли?
– Ну а что ты предлагаешь? Чтобы он языком это вылизал?
– Я хочу, чтобы он хотя бы немного думал о других! – отвечает мать, беспомощно косясь на меня. – Вот чего я хочу.
Я растерянно пожимаю плечами. Мне жалко мать, но я не из ее команды.
– В общем, так, – заявляет она. – Больше я в этом доме пальцем о палец не ударю. Сами теперь наводите чистоту, а я буду телевизор смотреть и фантики от конфет на пол бросать.
Она разворачивается и уходит, решительно рассекая воздух. По дороге она хватает стакан с карандашами, какое-то время смотрит на него, а потом высыпает карандаши на пол. Они, как гадальные палочки, ложатся парами и крест-накрест.
Отец выходит за ней. Он кричит ее имя. Мать зовут Изабел. Слышно, как они идут по дому. “Изабел, Изабел, Изабел”, – зовет отец, а мать, которой, должно быть, понравился вид разбросанных карандашей, скидывает на пол все новые и новые вещи.
– Надеюсь, телевизор она бить не станет, – говорю я.
– Она сделает то, что ей сейчас нужно сделать, – отзывается Карлтон.
– Ненавижу ее, – говорю я.
На самом деле я в этом не уверен. Но чтобы выяснить, так это или нет, мне требуется произнести эти слова, послушать, как они звучат.
– Она покруче любого из нас, – обрывает меня Карлтон. – Ты думай, что говоришь, Кузнечик!
Я ничего не отвечаю. Вскоре я встаю и начинаю подбирать карандаши, предпочитая это занятие валянью на кровати и проявлению преданности сообразно переменчивой обстановке. Карлтон приносит губку и начинает оттирать грязь.
– Напачкал – убрал, – комментирует он. – Все просто.
Момент для расспросов о любви явно упущен, и у меня хватает выдержки и чутья не форсировать эту тему. Я знаю, что случай еще представится. А пока я составляю